Приключения Конан Дойла

Конан Дойлу было обидно, что никто из собратьев по перу не выступил в его поддержку. “Мне интересно, разделяете ли вы мои взгляды по поводу Робертсона Николла? — спрашивал он у писателя Томаса Гутри в письме из “Подлесья”. — Этот сектант-священник, узколобый человек, связанный денежным интересом со своим издательским домом, сейчас практически являет собой Британскую Критику. Я уже обнаружил одиннадцать разных имен, под которыми он пишет. А всего критиков в Лондоне не более сорока, так что он имеет очень большой вес и в известной мере способен повлиять на карьеру любого автора. Но, однако же, когда я публично разоблачил это омерзительное явление, меня оставили сражаться с ним один на один. Я с презрением отношусь к тем “лидерам” нашей профессии, людям со средствами и с репутацией, чье себялюбивое чванство так им дорого, что они не снисходят до борьбы со злом. Себялюбие и трусость — два недуга нашей профессии, и они столь сильны, что если кто-нибудь ввязывается в борьбу с этим общественным злом, то все уверены: у него есть личный интерес. Ни один уважающий себя человек не унизится до того, чтобы оспаривать это оскорбительное предположение…” Вполне вероятно, что многие знакомые Дойлу литераторы разделяли мнение Николла о “Дуэте со случайным хором”, но он упрямо отказывался признать, что критики правы. Он горячо верил, что все его “серьезные” работы обречены на бессмертие. В письмах к матери он признавал, что поначалу впал в уныние, но все равно был убежден, что эта книга займет достойное место наряду с другими его вещами, поскольку “она искренна, а это редкость в английской литературе”. Прохладный прием, который встретил “Дуэт”, не помешал Дойлу преподнести экземпляр в подарок Джин Лекки.

К тому времени Конан Дойл, никогда не имевший секретов от матери, признался ей, что полюбил Джин, подчеркнув при этом, что намерен до конца хранить верность больной жене: “Я испытываю к Туи только нежность и уважение…”, “За всю нашу совместную жизнь я не сказал ей ни одного резкого слова и никогда не причиню ей боли”.

Мэри одобрила его и в знак своего расположения подарила Лекки семейную драгоценность, браслет, в свое время принадлежавший тетке Конан Дойла Аннет. Кроме того, она играла роль дуэньи, когда влюбленные хотели провести время вместе. В письме от 22 мая он благодарит мать за ее отзывчивость: “Огромное спасибо за нежное письмо, дорогая. Я рад был узнать ваше впечатление, потому что очень уважаю ваше суждение и знаю, оно искреннее. Вы чудесно его изложили. Что ж, сегодня мне исполнилось сорок, а жизнь становится все более наполненной и счастливой…”

Видимо, в июне Дойл написал о Джин Лекки Иннесу в Индию, куда того послали тремя месяцами ранее, и брат выразил некоторые опасения. Оба этих письма не сохранились, но есть ответ Дойла: “Прошлое письмо о моих личных делах, вероятно, порядком тебя удивило. Тебе, однако, не надо тревожиться, что хоть малейший вред или страдания будут причинены Туи. Она по-прежнему дорога мне, но, как я уже говорил, большое место в моей жизни какое-то время пустовало, а теперь уже нет. Все устроится отлично, никому не будет хуже, нам обоим станет гораздо лучше. Я буду очень внимательно следить, чтобы никому не причинить вреда. Говорю это, чтобы ты, находясь в отдалении, не беспокоился, что у нас могут возникнуть неприятности…” И поскорей переходит к безопасной теме, к крикету.

Надо ли понимать фразу, что “пустовавшее место заполнено”, в том смысле, что они с Джин вступили в связь? Наверное, первое его письмо к брату могло бы внести ясность, но оно утрачено, и гадать бессмысленно. Дойл всегда настаивал, что хранил верность Туи до самой ее смерти, а он был человек слова и чести. Благородно ли было по его меркам делить ложе с другой, когда жена умирала? Безусловно, нет. С другой стороны, джентльмену вообще следовало бы воздерживаться от каких бы то ни было любовных отношений в такой ситуации, хотя мало кто в литературном сообществе удивился бы, заведи Дойл благопристойную интрижку: два очень известных писателя, Уэллс и Диккенс, не скрывали, что у них есть любовницы и незаконные дети.

Большинство биографов считает, что к Туи Дойл был просто очень нежно привязан (не забудем, их переписка не сохранилась), но отношения эти были скорее дружеским партнерством, которое, конечно, меркнет на фоне его страстной любви к Джин. Можно предположить, что Иннесу он писал лишь о том, что влюбился, и не более того.

Остальные члены семьи, включая Лотти, приехавшую в Индию помогать Иннесу вести дом, тоже были посвящены в эту тайну. Знали обо всем и родители Джин Лекки. Возможно, они были не в восторге, но Дойл им нравился, и они приняли эту ситуацию. “Говорил ли я вам, — писал Дойл матери, — что мистер и миссис Лекки подарили мне на Рождество замечательную заколку, с жемчугом и бриллиантами? Она стоит никак не меньше пятнадцати гиней”.