Приключения, почерпнутые из моря житейского

– А вот зе, вельмозный пан, самые луцция покрывала, двухспальные, каких луцце не бывает! усь если пан хоцет иметь покрывала, так усь пан будет ласков: купит вот это.

Но Шлем, посматривая в окно, говорил Хайму:

– Видишь, офицер приехал к Ханзе, ты бы шел туда; он скорей купит одеяло, а вельможному пану не нужно одеяло; вельможный пан хочет купить материй на жилетки.

– Дз, эх! узнал он, что у тебя есть жилетки, каких и даром никому не надо!

– Дз, эх, – повторял и Черномский, – промотает та каналья Дмитрицкий у меня все деньги!…

Только что вошел Дмитрицкий, жиды в один голос начали высчитывать свои товары.

– Ну, что у вас есть, показывай, – сказал он, садясь на диван.

Жиды полезли на него толпой, давят, толкают друг друга; крик страшный. «Сукно седанское, пане! какого цвету прикажет пан? Полотно голландское! Перчатки, пан, французские! Платки, пан, материи разные, атлас, бархат, тафта!… Перчатки, пан: какую прикажет пан вырезать?… Ситцы!… Колечко пану?… цепочки, серьги брильянтовые!»

– Вон! – крикнул Дмитрицкий. Все вдруг умолкли.

– А что ж пану угодно? – вызвался Соломон.

– Молчать!… Ты! показывай серьги брильянтовые!… Скверные!…

– А вот зе лучше! работа какая! брильянты с бирюзой.

– Гадкие! что стоют?

– Дешево, пан, для пана триста червонцев.

– Сто хочешь?

– Да помилуй, пан, как это можно покупать такую дрянь! им вся цена десять карбованных! Камни фальшивые! – вскричал Черномский.

– Тебя спрашивают? – прикрикнул Дмитрицкий.

– Пан только деньги бросит; у меня есть брильянтовые серьги, я пану уступлю их за сто червонных, не такие, – сказал Черномский.

– Свои подаришь сам невесте… Это что, мундштуки? что этот стоит?

– Двадцать червонных.

– Десять.

– Ах ты, свента матка Мария! Это композиция!

– Мне все равно, композиция или янтарь, я покупаю, что мне нравится.

– У пана денег много! пану деньги нипочем! пан их не наживал трудом!

– Ни трудом, ни мошенничеством: по наследию достались; и потому молчи! Что это, шали? Показывай.

– Аглецкие, самые лучшие! бур де су а [95]!

– Что голубая?

– Пятьдесят червонных.

– Дорого! возьмешь и половину.

– Видно, пан знает толк, – сказал Черномский, ахнув, – сшивная, середина от старой дрянной шали, девки носят! Возьми, пан, за эту цену мою тибетскую.

– Пустяки! Ты свою подаришь сам невесте; а эту я подарю ей.

– Чтоб моя невеста носила такую поскудную шаль! фи!

– Не хочешь? Ну, так я подарю ей турецкую, выпишу из Одессы.

– Турецкую пану! у меня такая турецкая… Дз, эх! – вскричал жид и, оставив свой узел и шали, разложенные по полу, схватился за шапку и побежал вон.

– У пана много денег, что пан так бросает их! – сказал Черномский с страдальческим выражением лица, как будто у него жилы тянут.

– А тебя кто просит сожалеть о моих деньгах?

– Нельзя, пане, нельзя не жалеть; деньги не легко достаются.

– Потом и кровью: оттого-то ты такой худой и бледный. Трудно переводить деньги из чужого кармана в свой! Вели-ко подать мне бутылку шампанского – я выпью за твое здоровье,

– Пану шутки!

– Вот, васе сиятельство! вот настоящая турецкая! – вскричал запыхавшийся жид, вбежав в комнату с новым узлом.

– Показывай!

– Ганц фейн [96]! Дз-эх! вот шаль! у султана турецкого нет такой!

– Что стоит?

– Пятьсот червонных; только десять червонных и наживаю барыша.

– Я тебе дам за нее…

– Пан! – вскричал Черномский, – для бога, позволь мне торговаться и покупать пану! Пан не знает толку в товарах!

– А тебе-то что?

– Не могу! панья матка бога, не могу!

– Ну, изволь, покупай!

– Что просишь ты за шаль? а? – спросил Черномский, уставив глаза на жида.

– Пятьсот червонных.

– Берешь восемьдесят?

– Пан покупать не хочет, – сказал жид, складывая шаль.

– Тут тебе ровно десять червонных наживы.

Жид, ни слова не говоря, сложил шали в узел, укрутил его тесьмой, взвалил на плечи и сказав… «прощайте, пане!» вышел.

– Ты с ума сошел, вместо пятисот даешь восемьдесят! Мне шаль нравится, я дам ему двести пятьдесят червонных.

– Завтра шаль будет у пана за семьдесят пять червонных. Не хотел брать десяти барыша, – возьмет пять.

В тот же день жид пришел снова.

– А что ж, пане, «шаль? Деньги нужны, в убыток продаю; извольте, беру четыреста червонных.

– Восемьдесят.

– Триста пятьдесят, угодно?

– Ни копейки.

– Ну! будь пан так счастлив! отдаю за триста! И жид хотел развязывать узел.

– И не хлопочи! Больше восьмидесяти сегодня не возьмешь, а завтра отдашь за семьдесят пять.

– Пану не угодно покупать? – сказал жид; долго завязывал узел и, наконец, ушел.

Через час явился снова, сбавил цены на половину.

Через час снова пришел и, положив шаль на стол, сказал:

– Эх, что делать! Пан такой счастливый! Уж я знаю, что пан сам что-нибудь прибавит.

– Как же это ты, жид проклятый, – сказал Дмитрицкий, – запросил пятьсот червонных, а отдал за восемьдесят?

– А что ж, я виноват, – отвечал жид, – коли нет счастья!

III