Приключения в Красном море. Книга 1

Судно накрывает очередное песчаное облако. Мрак становится непроницаемым, но парус таможенного судна, по-прежнему с трудом различимый в темноте, неотступно следует за нами, как призрак.

Думая, что и меня можно заметить только благодаря парусу, я опускаю его и сразу поворачиваю румпель под прямым углом, подставляя корму под ветер. Я рассчитываю, что таможенное судно пройдет достаточно далеко от нас и не увидит нашей фелюги. Но, вероятно, мой маневр не ускользнул от внимания сопровождающих, потому что таможенное судно направляется в нашу сторону и тоже спускает парус. Оно проплывает под ветром на расстоянии слышимости. Я кричу им, что должен заштопать порвавшийся парус, и ставлю судно боком к ветру. Мой расчет таков: полагая, что мы по-прежнему плывем с попутным ветром, они сохранят этот курс и потеряют нас из виду. Ночью в такую погоду два судна, перестающие видеть один другого, уже больше не находят друг друга.

Но тут таможенники предпринимают странный маневр: наполовину подняв парус, чтобы набрать скорость, они плывут против ветра, дабы иметь перед нами преимущество, а затем, убрав парус опять, скользят по инерции, направив нос своего судна в борт нашей фелюги, которая переваливается с боку на бок, испытывая бортовую качку.

В такой ситуации я не способен управлять судном, они же, подгоняемые ветром и волнами, по-прежнему сохраняют приличную скорость.

Их судно в три раза крупнее, чем мое, и верхняя часть форштевня возвышается более чем на два метра над нашим планширем.

При столь сильной бортовой качке форштевень, который то взмывает вверх, то обрушивается вниз, подобный огромному топору, представляет для нас невероятную опасность. Через секунду этот призрак появляется из мрака в брызгах пены. Еще несколько мгновений — и он, нависнув над нами, уже грозит разбить мое судно вдребезги, как яичную скорлупу. Ему же подобное столкновение не принесет серьезных неприятностей, самое большее — он обдерет краску на передней части корпуса.

Я пытаюсь уйти с его дороги, подняв парус. Но фал был использован в других маневрах. Положение усугубляется паникой, охватившей мой экипаж: поднять парус невозможно.

Идущее на абордаж судно подплывает все ближе. Ему ничего не стоит изменить курс.

Я ору им что есть мочи, требуя повернуть вправо, а сам в это время пытаюсь попасть под ветер, чтобы набрать хоть какую-то скорость, но руль не действует. Кажется, что мое судно парализовала угрожающая ему опасность. Жуткое ощущение кошмара.

Несмотря на извергаемые мною проклятья и вопли всей моей команды, грозный форштевень по-прежнему нацелен на середину корпуса, словно он подчиняется чьей-то непреклонной воле.

Я чувствую приступ дикой ярости. Я бросаю румпель, которому эта посудина без паруса отказывается подчиниться, хватаю свой карабин и, как сумасшедший, стреляю по идущему на абордаж судну, расходуя всю обойму.

Столь неожиданный аргумент с нашей стороны приводит к тому, что там (может быть, и машинально) отвернули румпель.

Слава Богу! Еще секунда — и все было бы кончено!

Я вижу белый обтекаемый нос судна, который навис над нами, подброшенный волной вверх, затем эта огромная махина падает вниз, туда, где покачивается наше невзрачное суденышко. В какую-то долю секунды косая волна приподымает его и проталкивает вперед как раз в тот момент, когда таможенное судно делает резкий поворот вправо. Катастрофы удалось избежать. Удар форштевня приходится уже на корму фелюги: раздается треск дерева и вопль экипажа, подобный крику смертельно раненного корабля. Нас подхватывают волны, и внушительный силуэт таможенного судна скользит дальше.

В это мгновение я успеваю разглядеть Измаила, судорожно вцепившегося в румпель. Он оцепенел от страха.

На палубе нет больше ни души; все его люди попрятались. Я осыпаю его бранью. Если бы у меня остался хоть один патрон, я бы выстрелил в него почти в упор.

Измаил, похоже, приготовился к этому: он сидит в позе, очень смахивающей на позу приговоренного к смерти, который знает, что настал его последний час. Эта деталь потрясает меня, ибо в моменты крайнего нервного напряжения и опасности в памяти запечатлевается то, что в обычном состоянии ускользнуло бы от нашего внимания.

Передо мной был человек, получивший приказ совершить деяние, осознаваемое им как преступное, и слепо его выполнявший, не думая о тех трагических последствиях, которые повлечет за собой этот поступок. Ужаснувшись, он полагался теперь на Провидение…

Однако мы все еще держимся на плаву.

Я убеждаюсь, что только надстройка и задняя панель сорваны. Руль цел, а в подводной части корпуса нет никаких пробоин. Таможенное судно исчезло.

Наконец, мы поднимаем парус и, взяв курс зюйд, подгоняемые попутным ветром, устремляемся к месту назначенной встречи.

Нас окружают ночь и море.

На таможенном судне, решив, наверное, что мы пошли ко дну, отказались от погони.