Приключения в стране львов

Фрике и Барбантон обмерли, не видя Бреванна. Невыносимая тревога пронзила их сердца. Но через минуту оба облегченно вздохнули.

Страшный кошмар рассеялся.

О эгоизм дружбы! Они увидели бледное лицо самого Андре, поднимавшегося по лестнице на палубу. Он едва мог ходить, но все-таки счел своим долгом отдать покойнику последний поклон.

Друзья готовы были оплакивать того, кого не пощадила безжалостная смерть, но, слава богу, им был не господин Андре.

— Неужели умерла она, и мы не помирились перед смертью? — пролепетал жандарм.

Бреванн подошел к гробу, снял шляпу и, обращаясь к матросам, сказал:

— Мы провожаем в последний путь рулевого Ива Коэтодона, унесенного эпидемией. Нашего бравого товарища приходится хоронить на чужбине, но его могила не будет забыта. Я позабочусь о том, чтобы ее содержали в порядке. Увы! Это все, что можно сделать. На всю жизнь останется нам памятной несчастная стоянка в Сьерра-Леоне, и в своих сердцах мы воздвигнем жертве долга памятник, который будет прочнее пышных монументов с громкими надписями. Прощай, Ив Коэтодон! Прощай, матрос! Ты умер честной смертью. Покойся в мире!

Капитан подал знак. Резко прозвучал свисток боцмана. Четыре человека подняли гроб и поставили на лодку, висевшую на блоках, вровень с поручнями штирборта.

Грянула пушка. Лодка медленно спустилась на воду вместе с гребцами, державшими весла кверху.

Вслед за тем спущен был большой баркас с капитаном и делегацией для сопровождения гроба на английское кладбище.

Тут только Андре заметил друзей.

— Наконец-то вы вернулись! .. И при каких печальных обстоятельствах!

— На яхте желтая лихорадка?

— Увы! И дай Бог, чтобы обошлось без новых жертв.

— Разве еще есть больной?

— Не больной, а больная. Бедняжка! Барбантон, вас ждут с нетерпением. Идите скорее.

— Сейчас, господин Андре. Фрике, пойдемте со мной. Я холодею при мысли… Ведь она все же носит мое имя… болезнь тяжелая…

— Мадам два дня была в отчаянном положении, но теперь ей гораздо лучше. По-моему, она на пути к выздоровлению.

— А если так, то я опять начинаю бояться. У женщины, которая вынесла желтую лихорадку, характер, наверное, становится еще тяжелее.

— Не говорите глупостей, не будьте ребенком! Предупреждаю, после перенесенного потрясения ваша жена сильно переменилась. Она переменилась и физически и морально.

— Что вы говорите?

— Говорю правду, мой друг. Желтая лихорадка появилась на яхте дней десять тому назад. Сперва все испугались: сразу занемогло два человека. Я был прикован к постели и мог лишь заочно давать указания по уходу за ними. Зато ваша супруга — вот молодец! — превратила себя в сиделку, день и ночь дежурила при больных, отбросив всякую брезгливость. Все изумлялись ее мужеству, самоотверженности и твердости. Положительно утверждаю, и это может засвидетельствовать навещавший нас доктор-англичанин, что ее энергия больше всяких лекарств помогала больным и поддерживала бодрость духа в остальном экипаже. Один из матросов безусловно обязан ей выздоровлением. К несчастью, она четыре дня назад заболела сама, когда выхоженный ею пациент был уже вне опасности. За другим некому стало ходить — и вот мы его сегодня хороним… Идемте же к ней скорее. Мадам вас поминутно спрашивает, ваш приход может ускорить выздоровление.

— Да верно ли это, господин Андре? — переспросил жандарм, к которому вернулись прежние опасения.

— Даю честное слово. Она только того и боялась, что умрет, не помирившись с вами.

— Если так, идемте. Но только я гораздо меньше трусил, когда первый раз шел в атаку.

Бреванн, сломанная нога которого только начала заживать, оперся на руку Фрике и спустился вниз. Там он подошел к приотворенной двери в одну из спален. Оттуда высунулась голова юнги, исполнявшего, очевидно, при больной обязанности сиделки.

— Она спит?

— Ее разбудил пушечный выстрел.

— Войдемте в таком случае. Сударыня, я к вам с хорошими вестями.

— Что мой муж?

— Вернулся. Фрике отыскал его.

— Попросите его прийти сюда.

— Он уже здесь. Ну, мой друг, подходите, смелее.

— Господин Андре, у меня ноги подкашиваются, — глухо прошептал жандарм, входя в комнату. Парижанин подталкивал его сзади.

Больная сидела на постели, вся обложенная подушками. Барбантон увидел бледное, худое лицо с лихорадочно блестевшими глазами. К нему протягивалась худая рука. Кто-то рыдал.

Унтер бросил на жену растерянный взгляд, машинально взял руку, откашлялся, поперхнулся и не произнес ни слова.

На знакомом лице, преобразившемся после сильных страданий, он не находил прежних жестких, бездушных черт, которые так его раздражали. Куда девались эти пронзительные взгляды, эти плотно сжатые саркастические губы… Да, Андре сказал правду: в физическом отношении перемена была полная.

Ну, а в нравственном?

Больная заговорила первая тихим, ласковым голосом:

— Друг мой, я уж и не думала с вами увидеться… Такая страшная болезнь! Вот мучение-то было! .. Дорогой, я вас не понимала. Я с вами очень дурно обходилась. Можете ли вы меня простить?

Барбантон стоял с покрасневшим носом, с мокрыми глазами и жестоко теребил свою бородку.