Прикосновенье

Бледно-ясная высь…

Пять минут отдыхали,

Встали, снова взялись.

Еще шибче и строже

Пилят. Старшая — мать,

Но и дочери тоже

Лет уже двадцать пять.

Пусть им лица обвеет

Иногда ветерком.

Ребятишки обеих

Копошатся кругом.

А посмотрят со склона —

Блещет речки слюда,

И пропеллеры с клена

Залетают сюда.

«Шла чуть свет, как бывало, вы…»

Шла чуть свет, как бывало, вы

Ощущая: движенья ловки, —

Встретить девочку из Москвы

На автобусной остановке.

Как неделю и год назад,

Посредине воскресной рани,

Рассекая совхозный сад.

Что пред нею лежал в тумане.

С ветки яблоко сорвала,

Оглянувшись по-молодому,

Тут же сторожу соврала,

Что оно у нее из дому.

И сквозил перед нею день,

А за ним еще дни другие —

В смутных отзвуках деревень,

В неизведанной ностальгии.

КРАНОВЩИЦА

Женская работа — крановщица.

В этом убеждаешься опять.

Кран довольно легкая вещица,

Если им толково управлять.

Плавный круг — как сразу после взлета,

Ветру и дождю наперерез.

Женская и девичья работа.

Лишь дрожит внизу противовес.

Жизнь идет не так, чтоб слишком гладко,

Жизнь, она по-разному идет.

Но, как прежде, длится эта кладка —

День, и сутки целые, и год.

Сладко над сияющим простором,

Где в дыму железные пути,

Кирпичи или бадью с раствором,

Как на коромысле, пронести.

«Северное хмурое село…»

Северное хмурое село.

Божий храм семнадцатого века,

Что приезжим нравится зело,

Несмотря, что в нем библиотека.

Будний день. Не слышно ничего.

Мотоцикл у серого забора,

И девчонка смотрится в его

Зеркальце обратного обзора.

А над ней подобьем колеса,

Этаким изогнутым навесом,

Бледные мерцают небеса,

Кругло ограниченные лесом.

НАД КОСОГОРОМ

На скамеечке, над косогором,

Две старухи сидят в вышине,

И открыта их выцветшим взорам

Вся волнистая местность вполне.

Там шоссе изгибается твердо,

И по краю гудронной волны —

Как дорожные столбики — ведра,

Что напыщенных яблок полны.

Проезжающий лезет в бумажник,

Про себя усмехаясь хитро,

Помещает покупку в багажник,

А рублевку в пустое ведро.

Две старухи сидят на припеке,

Непричастные к этой возне.

Ровной осени тонкие токи

Входят в кровь или бродят вовне.

И, почти задевая соседок, —

Так безбожно сады разрослись, —

Обрываются яблоки с веток

И стремительно катятся вниз…

НА ВОКЗАЛЕ

Духота вокзала.

Храп со всех сторон.

Не стерпела, встала,

Вышла на перрон.

Близок час рассвета.

Чуть качнулась мгла.

По асфальту где-то

Шаркает метла.

Вдалеке, у стрелок,

Отмечает слух

Буферных тарелок

Многократный стук.

Спит солдат на лавке.

Пасмурно. Тепло.

Сколько до отправки —

Видно на табло.

И в вагоне скоро,

Придержав платок,

Ты глотнешь простора

Этого глоток,

Что без всякой позы,

Безо всяких фраз

Молодые слезы

Вышибет из глаз.

СОВРЕМЕННИЦА

На лавочке ждала, купив билет, —

Ей были чужды рестораны с пальмами.

И вообще в теченье долгих лет

Вагонами не пользовалась спальными.

Не громоздила горы барахла,

На малой полке умещала платьица.

Достоинство и гордость берегла.

Случалось плакать, не случалось плакаться.

Работала — не покладая рук.

А отдыхала — разве что урывками.

Но с этим миром, плещущим вокруг,

Обменивалась все-таки улыбками.

ХОЗЯЙКА

Печь топить приближается время.

Входишь в дом. У тебя на руках

Перемерзших поленьев беремя

В нежных, в берестяных завитках.

Дети, каждому зрелищу рады,

Из печи выгребают золу,

А январского солнца квадраты,

Чуть колеблясь, лежат на полу.

Печь охвачена пламенем спорым,

Шум огня ребятишек увлек,

Вылетает смешным метеором

К их ногам небольшой уголек.

Дети студят его на ладони,

Желтый свет им ложится на лбы.

И тепло уже, кажется, в доме

От одной этой мирной пальбы.

А на стенке портреты: хозяин —

Добрый плотник, что ставит дома,

Дети, бабушка, Юрий Гагарин

И совсем молодая — сама.

БРОШЕННАЯ

Не венчана и не расписана,

Жестоко брошена с дитем,

То вверх по улочке, то вниз она

Идет намеченным путем.

Когда она выходит на люди,

Глядят из каждого окна.

Ступает будто бы по наледи

Настороженная она.

С каким скрываемым усилием

Она минует каждый двор.

Старух загорьевских консилиум

Уже ей вынес приговор.

«…Ну, ничего, потерпим капельку

И лучше будет нам, чем тут.

Глядишь, устроимся на фабрику,

И место нам в яслях дадут.

И станешь там ширять лопаткою

В песке, пока не надоест.

А может, будем с новым папкою —

Ужель на жизни ставить крест!..»

А перед взором чуб соломенный,

Что так мучительно знаком,

С цветочком белым над заломленным

Потрескавшимся козырьком.

СОСЕДИ

Я довольно быстро свыкся с вашими

Возвращеньями: примолкший каблучок,

Поворот ключа в замочной скважине,

Смутный смех и выключателя щелчок.

Ни в какой вы не нуждались помощи,

Но огромная стояла тишина,

И среди безмолвья этой полночи

Ваша жизнь была защиты лишена.

«Вы у жизни на краю…»

Вы у жизни на краю

(Как бежит она!)

Юность видите свою

Неожиданно.

Вот вы из лесу домой

С клюквой в коробе.

Вот зима уже. Зимой —

Пар из проруби.

И замерзшие следы

Расплескавшейся воды

Из ведерочка

Там, где горочка.

Стал парнишка на пути,

Ловко выгадал:

— Поцелуешь — дам пройти! —

Вот что выдумал.

Обручальное кольцо,

Слабый свет его.

Позабытое лицо

Парня этого.

Слезы лить из-за него

Вы не будете.

Вспомнили — и ничего,

И забудете.

И глядеться в гладь стекла