Прикосновение

– Ну, в таком случае могу тебя порадовать. – Он криво усмехнулся, обнажив зубы. – Я пожертвовал отличным земельным участком и сейчас строю на нем пресвитерианский храм. Так что можешь до конца своих дней хранить верность учению Джона Нокса[4].

Элизабет изумленно приоткрыла рот:

– Александр!.. Но почему?

– Потому что меня допекла Руби Коствен!

– Милая Руби… – с дрожащей улыбкой выговорила Элизабет.

– А тебе не приходило в голову, что Бог наказывает тебя за твою дружбу с Руби?

Она только рассмеялась:

– Не болтай чепухи.

Александр повернулся в кресле и уставился в окно, обращенное на юг, к саду и лесу; пальцы сами сжались в кулаки. Он понимал, что сейчас не время для резкостей, но не удержался.

– Я тебя совсем не понимаю, – произнес он, обращаясь к пейзажу за окном, – никак не возьму в толк, чего ты хочешь от мужа. Но я научился мириться с трудностями нашего брака – точно так же, как ты примирилась с моей любовницей. Я даже вижу, почему ты ее признала: ведь она избавляет тебя от исполнения супружеского долга в постели. Ты только посмотри, на кого ты похожа – больная, вялая, как отравленный щенок, и все из-за супружеского долга! Прямо отмщение, наглядный пример греховности плоских наслаждений. Жаль, что ты не католичка, Элизабет! Могла бы уйти в монастырь и жить себе припеваючи. Ты сама виновата во всех своих несчастьях. Если бы ты научилась радоваться жизни, не было бы никакой эклампсии – вот что я думаю.

Она выслушала его, не испытывая боли и зная, что гневная отповедь вызвана страданиями, избавить от которых Александра она не в силах.

– Александр, мы обречены! – наконец воскликнула она. – Я не могу полюбить тебя, а ты меня скоро возненавидишь!

– И не без причины. Ты отвергаешь все мои попытки примириться.

– Как бы там ни было, – решительно заговорила она, – я разрешила сэру Эдварду делать все, что он сочтет необходимым. Ты согласен?

– Да, разумеется. – И Александр повернулся к ней.

– Знаешь, – продолжала она, – если я умру, все разрешится само собой. И даже если умрет ребенок. Найдешь себе другую жену, родственную душу.

– Александр Кинросс никогда не сдается. Ты моя жена, и я сделаю все возможное, чтобы ты осталась моей женой.

– Даже если наш ребенок не выживет или если я больше не смогу иметь детей?

– Да.

Схватки у Элизабет начались в канун Нового года. Ее состояние неуклонно ухудшалось, но, несмотря на жестокие головные боли, головокружения, рвоту и боли в надчревной области непосредственно перед началом схваток, первая стадия родов прошла благополучно. А когда у Элизабет закатились глаза и лицо исказилось судорогой, сэр Эдвард принял из рук жены заранее приготовленный шприц, ловко ввел иглу в живот, слегка подтянул поршень, убеждаясь, что не попал внутрь кишечника, и впрыснул пять граммов сульфата магния. Губы Элизабет были распялены деревянным роторасширителем, конечности привязаны к кровати во избежание травм. Но она пережила приступ и теперь лежала с почерневшим лицом, хрипло дыша. Вторую инъекцию ей сделали перед началом повторного приступа, а между тем ребенок, оставленный на попечение леди Уайлер, пробивался по родовым путям без материнской помощи. Элизабет не впала в кому, но почти не сознавала, что происходит.

Руби и Констанс ждали внизу, в гостиной; Александр заперся в библиотеке.

– До чего же там тихо, – с дрожью выговорила Констанс. – Ни криков, ни плача…

– Наверное, сэр Эдвард дал ей хлороформ, – успокоила Руби.

– Леди Уайлер говорит, это исключено. Если у Элизабет судороги, ей и без хлороформа нелегко дышать. – Констанс взяла собеседницу за руки. – Думаю, эта тишина означает, что у нашей милой девочки опять судороги.

– Господи Иисусе, за что ей такие муки?

– Не знаю, – прошептала Констанс.

Руби перевела взгляд на напольные часы:

– За полночь перевалило. Малыш родится в день Нового года.

– Будем надеяться, что 1876 год станет счастливым для Элизабет.

Вошла миссис Саммерс с подносом, уставленным чайной посудой и блюдами с сандвичами. Ее лицо было непроницаемым.

– Спасибо, Мэгги, – произнесла Руби, прикуривая очередную сигару от окурка предыдущей. – Ты что-нибудь слышала?

– Нет, мэм, ничего.

– Не одобряешь курильщиков, да?

– Да, мэм.

– Жаль. Только запомни, Мэгги: я тебя насквозь вижу.

Вздернув голову, миссис Саммерс удалилась широкими шагами.

– Ты нажила себе врага, Руби, – с усмешкой заметила Констанс. – Удивительно все-таки, как богатство меняет положение женщины в обществе.

– И то правда. Заседать в совете директоров компании «Апокалипсис» куда как приятнее, чем делать под столом минет за пять фунтов, – отозвалась Руби, выпуская дым.

– Руби!

– Все-все, уже молчу, – ухмыльнулась она, – но только потому, что наша малютка наверху, быть может, уже при смерти. Ничего не могу с собой поделать – люблю шокировать людей.