Примаков

— Это зависело от того, чем этот человек его от себя оттолкнул, — считает Татьяна Самолис. — Это могло произойти очень быстро — если человек — такая помеха делу, что каждый день, проведенный им на важном посту, опасен. Он быстро его убирал. Примаков мог быть жестким. Он знал, чего он хочет, к чему идет. Иначе у него и жизнь была бы другая. Но он вполне был способен работать с человеком, который ему лично неприятен. Скажем, Примаков в ком-то заметил какие-то недостатки. Но если он считал его хорошим профессионалом, такого человека Примаков терпел. И мало того — создавал вокруг него хорошую рабочую обстановку, не позволял другим играть на этих недостатках и настраивать себя против этого человека. Принцип простой — раз он нам нужен, дело делает хорошо — всё, ребята, прекращаем пустые разговоры.

Его комплекция наталкивала на мысль, что Примаков — человек вялый и рыхлый.

— Это абсолютно ложное впечатление, — в один голос утверждают все, кто его знал. — Он быстр и энергичен. А уж что касается его интеллектуальной энергии, то тем более.

— Он казался нерешительным. Это так?

— Ну, это заблуждение, — говорил Виталий Игнатенко. — Он был очень решительным и очень волевым в проведении своих идей, политики. Когда он стал главой правительства, это, наверное, почувствовали и в глобальном, геополитическом масштабе. Он не повышал голоса. Но он был исключительно решительным и принципиальным человеком. В этом-то заключалась его сила.

— Вы никогда не видели его грустным, тоскливым?

— Никогда, — уверенно ответил Игнатенко. — Он мог быть, конечно, как и всякий человек, подвержен сомнениям, грусти, печали — у него для грусти и печали было много поводов в жизни. Но на людях он был всегда оптимистичен, рядом с ним чувствуешь любую свою неудачу такой маленькой. Около него было хорошо.

— Он заставлял себя быть таким?

— Нет, это черта характера — уверенность в том, что всё можно преодолеть, переломить. Эта черта характера, думаю, помогала ему во всей его работе, в любых начинаниях.

— Он неконфликтный человек, — говорил Валентин Зорин. — Он любил обсуждать проблемы. Если в узком дружеском кругу, то обсуждение бывало на очень высоких тонах. Можно было от него услышать при несогласии его любимое ругательство «горшок ты!». Это не мешало ему принимать иные точки зрения… Большое значение имело одно его личное качество. Он производил впечатление уравновешенного, спокойного, солидного человека. Так оно, наверное, и было. Но в нем был стальной стержень. И если он в чем-то был убежден, согнуть его оказывалось нельзя. Сломать можно, согнуть нельзя. В его жизни были нелегкие политические испытания. Он в журналистские годы и позже оказывался просто в опасных ситуациях. И проявил себя так, как полагается проявить себя настоящему мужчине.

— Я постоянно сравниваю Евгения Максимовича со своим мужем, — говорила Лилиана Бураковская. — У них много общего. В критические минуты у таких людей проявляются те же черты, что и в обычной жизни, — мужество, стойкость. Что касается мелких неприятностей, то они — над этим. Они не опускаются до сплетен, до выслушивания сплетен. Он не нытик, как и Владимир Иванович, который часто скрывал от меня неприятности. На них писали доносы, они спокойно это переносили. Если человек знает, что он прав, он всё перенесет. И они не злобились. Это особое воспитание. Они знали, что они правы, они были уверены в себе и не боялись потерять кресло. Вот Владимир Иванович — директор института, лауреат; казалось бы, живи спокойно, оперируй. А он видел, что в Академии медицинских наук застой, не занимаются наукой, не думают о прогрессе отечественной науки. Он написал резкое письмо, выдвинул разумные предложения и подвергся невероятным гонениям… В чем его только не обвиняли. Придумали, что он ребенка, еще живого, отправил в морг.

Евгений Максимович был очень интеллигентным человеком, в старом понимании этого слова. Он был воспитанным человеком, а воспитание помогает человеку понять, как поступить, чтобы не уронить свое достоинство…

— Что Примаков больше всего не любил? — спросил я Валентина Зорина.

Он ответил не задумываясь:

— Предательства. Правда, он — человек везучий в этом плане. Он очень мало с этим сталкивался. Но это стопроцентно неприемлемое качество, какими бы мотивами — политическими, неполитическими — оно ни мотивировалось. Предательство со стороны друга, сподвижника — это для него более чем смертный грех. И он этого не прощал и не забывал, хотя вообще-то он был незлопамятный. Он не мог обидеть. Он находил какую-то форму отказа, чтобы человек ушел не разобиженный и не со слезами на глазах.

— Если дружба входила в противоречие с интересами дела, что он выбирал?

— Бог его избавил от таких коллизий. Его друзья — они же и единомышленники. Кроме того, Евгения Максимовича его друзья очень любили. Поэтому и под ножом не сделали бы ничего такого, что поставило его перед выбором — личные интересы или интересы дела.

Примаков обладал редким сочетанием двух качеств — с одной стороны, серьезный, с другой, как принято говорить, — компанейский, жизнелюбивый.