Принц Галлии (др. вар.)

Упомянутая нами в предыдущей главе ссора между герцогом и Гастоном Альбре имели самое непосредственное отношение к вышеизложенному. Гастон однажды попытался прозондировать почву и намекнул герцогу, что, возможно, его подданные хотят видеть наследником Гаскони и Каталонии не Гийома и не Робера, а Филиппа. Герцог тотчас пришел в неописуемую ярость и наговорил племяннику многих обидных слов. Гастон тогда тоже вспылил, и после этого ему не оставалось ничего иного, как забрать с собой сестру, жену и дочерей и уехать из Тараскона. Позже, задумываясь над столь странным поведением герцога, Гастон находил только одно объяснение происшедшему: он явно был не первый, кто намекал ему на такую возможность.

А между тем Гийом и Робер, будто нарочно, делали все, чтобы облегчить труды заговорщиков. Они собрали в своем окружении самые отборные отбросы общества, что уже само по себе вызывало негодование респектабельных вельмож, и бесчинствовали в округе, наводя ужас на местных крестьян. Среди множества гнусных развлечений братьев было одно, было одно производившее на Филиппа особо гнетущее впечатление. Со своим романтическим отношением к женщинам он всей душой ненавидел насильников — а Гийом и Робер были самыми что ни на есть настоящими насильниками…

4. СМЕРТЬ

Это случилось 2 мая 1445 года.

Утро было прекрасное, но чувствовал себя Филипп не под стать погоде прескверно. Он разгуливал в одиночестве по дворцовому парку, проветривая тяжелую с похмелья голову. Вчера он впервые в своей жизни по настоящему напился и теперь горько жалел об этом и клятвенно обещал себе, что впредь подобное не повторится.

Поначалу Филипп не собирался напиваться, но вчерашняя пирушка получилась не очень веселая, скорее даже тоскливая. Эрнан де Шатофьер уехал в Беарн и должен был возвратиться лишь через несколько дней, прихватив с собой Гастона Альбре и Амелину, благо герцог уже перестал сердиться на своего племянника. По той или иной причине отсутствовали и другие близкие друзья и подруги Филиппа; так что ему было немного грустно, и он выпил больше обычного. Затем в голову ему пришла мысль, что если он как следует напьется, то, глядишь, наберется смелости переспать с какой-нибудь из присутствовавших девушек. Мысль эта была не слишком умная, здравой частью рассудка он это понимал и тем не менее с достойным лучшего применения усердием налег на вино, стремительно пьянея от непривычки. После изрядного количества выпитого зелья его воспоминания о вчерашнем вечере внезапно оборвались.

Проснулся Филипп сам, однако не был уверен, провел ли он всю ночь один, или нет, и эта неизвестность мучила его больше, чем головная боль. Было бы обидно, до слез обидно потерять свою невинность в беспамятстве…

Филипп вздрогнул от неожиданности, услышав вежливое приветствие. Он поднял задумчивый взгляд и увидел рядом с собой Этьена де Монтини — симпатичного паренька девяти лет, служившего у него пажом.

— А-а, привет, дружище, — рассеянно ответил Филипп и тут же сообразил, что может расспросить его о минувшем вечере; в отличие от слуг и других пажей, Монтини умел при необходимости держать язык за зубами. — Послушай… мм… только строго между нами. Что я вчера вытворял?

Этьен недоуменно взглянул на него своими красивыми черными глазами, затем понимающе улыбнулся.

— Вы ничего не вытворяли, монсеньор. Все было в полном порядке.

— Когда я ушел?.. И с кем?

— В одиннадцатом часу. Вы пожелали всем доброй ночи и ушли.

— Один?

— Один.

— Точно?

— Точно, монсеньор. Я еще удивился: обычно вы исчезаете незаметно, и вместе с вами недосчитываются одной из барышень. Но вчера все барышни были на месте — я это специально проверял.

Филипп облегченно вздохнул.

— Вот и хорошо… — Он внимательнее присмотрелся к Монтини и спросил:

— Ты чем-то взволнован? Что произошло?

— В замок привезли девушку, — ответил Этьен. — Мертвую.

— Мертвую?

— Да, монсеньор. На рассвете она бросилась со скалы в реку. Двое крестьян, которые видели это, поспешили вытянуть ее из воды, но уже ничем помочь ей не смогли.

— Она была мертва?

— Мертвее быть не могла. Она упала на мель, ударилась головой и, наверное, тотчас умерла.

Филипп содрогнулся. Его нельзя было назвать слишком набожным и богобоязненным человеком, порой он позволял себе подвергать сомнению некоторые положения официальной церковной доктрины, одним словом, он не был слепо верующим во все, что проповедовали святые отцы, — но к самоубийству относился однозначно отрицательно. Сама мысль о том, что кто-то может сознательно лишить себя жизни, заставляла его сердце болезненно ныть, а по спине пробегал неприятный холодок.

С трудом подавив тяжелый вздох, Филипп спросил:

— А кто она такая, эта девушка?

Монтини пожал плечами.

— То-то и оно, что никто не знает. Поэтому ее привезли в замок — она явно не здешняя.

— А как она выглядит?