– Чего стоим? К полудню все должно быть готово! – раздался густой бас. Гномы тут же подняли свой груз и потащили его дальше по улице, периодически оглядываясь в мою сторону. Я решила не отставать и двинулась вслед за процессией. Когда мы свернули за угол, моим глазам предстала удивительная картина. Толпа гномов стояла на коленях перед огромной статуей какого-то мужика. На заднем плане статуи активно шло возведение монументального сарая с колоннами. «Выше! Ниже! Задвигаем! – командовал строительством седовласый гном, активно жестикулируя. Судя по некоторым жестам, он не только объяснял весь технологический процесс, но и анонсировал кары эротического характера, для тех, кто его не соблюдает. Такое чувство, что неизбежный конец стал поводом для освоения бюджета.
– Это хлам? – пропищал маленький гномик на руках у матери, очень четко характеризуя груду стройматериалов. На лице мальчугана уже проблескивала первая растительность, которой он потерся о щеку матери.
– Да, доченька, это – храм! – вздохнула мать. – А вон твой папа… Видишь? Колонну задвигает…
С криком «разойдись» мимо нас протащили какой-то шлакоблок. Толпа перемешалась, я потеряла мать и ребенка из виду.
Статуя, перед которой все склонились в раболепном поклоне, была приблизительно пятиметрового роста и стояла на огромном пьедестале. Конечно, не Колосс Родосский, но по гномьим меркам тоже весьма претенциозно. Между расставленных ног статуи как маятник раскачивалась деревянная люлька с гномами-штукатурами разбрызгивая раствор и ругаясь на чем свет стоит. Такое чувство, что через минуту по площади промчится длинный кортеж с мигалками, после проезда которого, все выдохнут с облегчением, вытрут пот и разойдутся по домам.
На голове статуи среди скудной растительности просвечивалась внушительная залысина, зато сосредоточенное лицо украшали бородка и усы. Выставленная вперед правая рука либо что-то просила, либо благословляла, либо указывала направление для экстренной эвакуации. Монумент был одет в какую-то распахнутую бурку на голое тело, которую придерживал левой рукой.
Было в этой статуе что-то знакомое… И если бы не торчащая женская грудь, то я бы смело сравнила ее вождем пролетариата, так горячо любимым угнетенным рабочим классом. «Девушка Ленин» смотрела куда-то в сумрачную даль рассеянным взглядом. Я скептически осмотрела статую, задержавшись взглядом на пьедестале. Прямо на камне было выбито только одно слово. «Любовь».
Пока перед моими глазами раскачивалось мысленное ядро, демонтируя этот ужас, кто-то положил мне руку на плечо. Я обернулась.
– Не хотите стать жрицей любви? – смиренно предложил гном в странной хламиде, показывая рукой на храм. Я подавилась и отклонила заманчивое предложение, глядя, как гном пошел дальше, продолжая поиск кандидаток на замещение пикантных должностей.
Ударил гон, и все встали на колени. Громкий, местами охрипший голос какого-то старого гнома, возвестил о начале молитвы.
– Попросим прощения у Любви Милосердной за то, что отреклись от нее! Попросим прощения у Любви Благодатной за то, что осудили ее! Попросим прощения у Любви Милостивой за злодеяние наше! Да возведем храм в ее честь! Да умилостивим сердце ее!
«Просите прощение доходчиво. Я не очень отходчивая!» – усмехнулась я, слушая проникновенную подгорную проповедь и понимая, что гномов частенько шарахает из одной крайности в другую, как владельца лысой резины на обледенелой трассе.
– Именем Короля! Расходитесь! – заорали откуда-то сбоку, громыхая доспехами. – Король не давал разрешения на возведение храма Любви!
– Попросим прощения у Любви Всепрощающей, принесем дары к ногам ее, дабы ублажила она смерть, и смерть пощадила нас! – выл проповедник, пока гномы, стоя на коленях, бились головами об пол.
– Именем Короля… – прокашлялся стражник, глядя, как к Девушке Ленину несут подношения, ссыпая их у пьедестала. Семейка гномов уже свалила какие-то металлические чушки возле ног статуи. «На тебе, боже, что нам негоже!» – сглотнула я, глядя на несанкционированную свалку у «моих» ног. Зато теперь все знают, куда можно выбрасывать мусор! Глядя на какие-то куски породы, металлические изделия и прочую дребедень, изредка проблескивающую чем-то более-менее ценным, мне стало понятно, что я – бескорыстный человек.