Принц и Лишний

Следующим пунктом назначения оказался какой-то заросший травою холм. Статуи были разбиты и выглядели неважно… Я осмотрелась в поисках нужной. На пьедестале лежала монетка с дырочкой и шнурком, какие-то веники цветов, миска с присохшей едой и маленькое ожерелье из ракушек. Все. У других было все намного интересней. Я сгребла дары в мешок, глядя на парик из птичьих какашек и погоны из того же материала. Сбрызнув статую водой из бутылки и наскоро протерев тряпкой, я посмотрела на результат. Сойдет! Хотя нет! Я залезла на пьедестал и попыталась вытереть длинную гирлянду, но было проще закрасить, чем отодрать. Оступившись, я потеряла равновесие и упала на землю. И тут бы мне остановиться, но я катилась вниз по колючему кустарнику, пока не уперлась во что-то твердое. Я подняла взгляд, глядя на черную статую, стоящую отдельно. Она была чистенькой, красивой, словно этой протянутой рукой заключила договор с клининговой компанией на круглосуточное обслуживание. Черный мрамор даже под палящим солнцем оставался холодным. У ног статуи была навалена целая гора подношений. Такое чувство, что я сравниваю зарплату столичного топ-менеджера и сельского учителя. Снимая с себя колючки, разглядывая ободранные ноги и руки, я побрела за мешком, стараясь не оглядываться. У ног Смерти лежали в основном цветы и конфеты. Спасибо, что напомнили! Надо не забыть купить конфеты! Все, не надо думать о плохом!

У эльфов все статуи были остроухие. Даже у Смерти были уши, которые выглядывали в прорези капюшона. «Боги-боги, а почему у вас такие большие уши?» — «Чтобы лучше слышать ваши молитвы!» В доказательство из уха бога Любви выполз большой черный жук. На пьедестале лежала поваленная ветром плетеная корзинка. Судя по моему урожаю, Гимнею пора задуматься о выставке народных ремесел.

Я снова взглянула на статую Смерти, а потом, чтобы приободрить себя, сообщила, что «не дождешься»! Несмотря на то что эльфы живут очень долго, смерть они почитали. Оставались гномы и еще один адрес, где я еще не была ни разу. Гномы, едва завидев меня, наперебой стали мне молиться. Какой-то гном протянул мне какой-то самоцвет, мол, хочу, чтобы некая Мархва Каменная Поступь полюбила меня. Вспоминая особенности гномов, я отказалась от алмаза, но при этом пообещала, что попробую помочь. Как-нибудь, когда-нибудь. Но ты, братец, тоже не сиди сложа мозолистые руки. Подари ей цветы, а там будет видно…

— О! Настоящая любовь — бескорыстная! — прокатился рокот по толпе коротышек, которые по инерции таскали мне подношения, от которых я отказывалась. На мой вопрос о статуе бога Любви я получила ответ, что можно поискать ее в старом шурфе, куда гномы ссыпают мусор.

Подведем итог. Моя добыча едва умещалась в коробочке из-под принтера. Но если примять сухие цветы ногой, то можно было даже закрыть картонные створки.

Звонок от Гимнея застал меня за чашкой кофе. Подаяние его огорчило. За это решил огорчить меня.

— Сидишь, кофе пьешь вместо того, чтобы деньги зарабатывать! Я за тебя работать должен? Я? Давай включай свои куриные мозги и работай! Еще бы! Нанял на работу курицу! Сидит, бездельем мается, а потом люди перестают в меня верить! — заорал он в трубку и тут же ее бросил. Нет, все-таки оскорбления надо измерять в литрах. Где-то внутри меня все еще вращалось нехорошее предсказание, царапая острыми углами мою нежную и ранимую душу, но углы постепенно стачивались, настроение выравнивалось, как эквилибрист с шестом, а я украдкой поглядывала на часы, пряча в ящике стола красивую коробку конфет для одного чудовища, которое почему-то очень любит сладкое.

Глава двадцатая

Влюбленные часов не замечают…

— Мама всегда говорила, что жизнь — это коробка конфет.

Никогда не знаешь, какую вытянешь.

— А читать тебя мама не научила?

Написано — горький шоколад с начинкой из горького шоколада. Какие тут могут быть варианты?

Часы противно тикали, пока я сидела в Интернете, читая жалостливые топики под названием «Мой начальник — сволочь!», где флудоохотливый офисный планктон обильно жаловался на своих руководителей. Кто-то просто скулил, кто-то обещал вот-вот уволиться, но все никак не увольнялся, уповая на выработанный с годами Стокгольмский синдром, а кто-то помимо увольнения угрожал руководству рукоприкладством в темном переулке, если не получит обещанную зарплату. Создавалось ощущение, что все они дружно работают на одного и того же хозяина, на одной и той же фазенде, под одним и тем же палящим солнцем, злобно щурясь вслед буржую-эксплуататору, проезжающему на гнедой кобыле в сторону своей роскошной усадьбы.