Чтобы заглушить свои мысли, я включила старенький телевизор, который вполне мог исполнять обязанности радио в связи с качеством изображения. «…Надежда есть всегда! — отчетливо произнес гортанный женский голос, пока на экране шло серыми полосами изображение. — Главное, не унывай, девочка! Все образуется! — Я горько усмехнулась. — Рассосется твоя беременность!» Фу! Какая гадость! Я попыталась переключить каналы, но половина кнопок пульта не работала. «Главное, сражайся за свою любовь. Тебе только сейчас кажется, что все потеряно, но на самом деле все будет хорошо!» — раздался глухой мужской голос, а следом зашуршали дежурные аплодисменты. «Наши эксперты уже высказали свое мнение. Что скажет героиня? Муж застукал жену с пятерыми мужчинами в собственной постели. Простит ли он ее или нет? Мы узнаем в конце передачи! — заявил знакомый голос какого-то известного телеведущего. — Мы вернемся после рекламы! Не переключайтесь!» Я снова стала нажимать кнопки на пульте. «Вам никогда не быть вместе!» — раздался зловещий смех. «Нет, ты ошибаешься, мы будем вместе! Наперекор судьбе!» — раздался пафосный голос какого-то героя, словно он творчески вырос на утренниках в Театре юного зрителя. И тут же сквозь рябь что-то замелькало. Судя по ахам, охам и стонам, я не уверена до конца, как именно герой решил отомстить злу. И тот вариант, который промелькнул у меня в голове, сразу ставил фильму жирный плюс в прокате, выдавал режиссеру Оскар за «нестандартный сюжетный ход» и толерантность.
Сквозь слезы пробивалось растерянное любопытство. Почему-то, глядя в окно, я задумалась. А ведь каждую пятницу я буду, где бы я ни была, покупать коробку конфет, открывать ее и есть. Мы будем ее смаковать вместе. Ты и я. Только ты будешь в моих воспоминаниях. Ты тоже будешь есть конфеты вместе со мной. К концу жизни я буду весить под два центнера, и даже работники похоронной службы будут желать мне долгих лет жизни. Это будет единственный раз, когда «стервятники от людского горя» подерутся за право меня не хоронить.
Я снова посмотрела в окно, смахнув слезы. Мы будем всегда вместе. Ты и я. Ты ведь не умер… Ты тоже где-то думаешь обо мне и наверняка скучаешь… И пусть ты не умеешь плакать, но ведь любить ты умеешь, не так ли? И я недавно узнала, что умею. По моим поджатым губам скользнула грустная улыбка. Наверное, с такой улыбкой старушки достают портреты любимых, смотрят на них, вздыхают, а потом бережно ставят на вязанную крючком салфетку, на которой уже стоит дешевая ваза с искусственными цветами. Я впервые задумалась над тем, сколько людей с алтарем в сердце стоит в очереди, сколько едет в автобусе, сколько идет по улице, поглощенные своими мыслями. Нет, нас, людишек, копошащихся на поверхности планеты, не семь с половиной миллиардов. Нас намного больше. Ведь почти в каждом сердце живет еще кто-то.
Два часа ночи. Город спит, а я продолжаю жить воспоминаниями.
Я легла, завернувшись в одеяло, обняла подушку и спряталась в нее, глотая слезы. Я даже не допускала малодушно-эгоистического вопроса: «Что лучше? Любить и потерять или не любить никогда?»
— Я люблю тебя, — прошептала я, поцеловав кольцо и согревая себя теплой, как летний дождь, надеждой, что когда-нибудь мы обязательно встретимся. — Спокойной ночи, любимый… Где бы ты ни был…
Прошла неделя, каждый день которой нанизывался на нитку моей жизни одинаковыми черными жемчужинами. И спросите меня, что это был за день недели? Среда или пятница? Вторник или четверг? Я не смогу ответить. Однажды, в среду кажется, приходила разукрашенная, как матрешка, мадам с носовым платком и каплями. Каталог вызвал у нее только один вопрос: «А как вы думаете, мне оборотня можно?»
Я почувствовала себя мамой, у которой интересуются, а можно ли скушать мороженое из холодильника?