Принц Теней

Он по-прежнему боялся, но он слишком хорошо знал, что со всех сторон на нас смотрят соглядатаи Капулетти, те, кто передает Капулетти все слухи, сплетни и новости. Как и я, он был в ловушке, он был опутан паутиной обязательств и условностей, связанных с нашей взаимной ненавистью.

Но я все же не убил его, а приволок к капитану городской стражи. Тот нахмурился, взглянув на меня из-под сверкающего шлема, и перепросил:

– Вы отдаете его мне?!

– Чтобы его повесили, – ответил я. – За убийство моей сестры. Я готов быть свидетелем, и моя мать, и все присутствующие здесь. Пусть все узнают о злодеяниях Капулетти.

– Трус! – закричал мальчик. Голос его прерывался, хотя в глазах плескалось теперь бешенство. – Ты даже не отомстишь за нее! Трус!

Я поднял свою рапиру.

– На этом клинке кровь Капулетти, – проговорил я. – Кровь достойных и смелых мужчин, хотя они и были моими врагами. И я не хочу марать его об тебя, мальчишка.

Он визжал, когда его уводили. Его вина была несомненна, и сколько бы ни протестовали Капулетти – решение герцога было предопределено: он будет болтаться на виселице, и правосудие восторжествует.

Мне было все равно.

Вероника все еще была жива, хотя это и было чудом. Матушка дрожащей рукой то касалась кинжала в ее груди, то снова отдергивала руку. Кто-то кричал, звал лекаря – но никакой лекарь не мог бы вернуть ее к жизни. Она была обречена, хотя еще дышала.

– Бенволио. – Ее голос звучал так слабо. Так растерянно и по-детски. – Бенволио, мое платье… мое платье испачкалось…

– Тише, тише. – Я взял ее за руку и встал на колени рядом с ней. – Тише, мы его почистим. Это совсем не важно, это ерунда. – Я нежно коснулся пальцами ее щеки. Она плакала, хотя я не был уверен, что она это понимала. Взгляд у нее был как у испуганного ребенка. – Ты пока отдыхай. Скоро придет лекарь.

– Этот мальчик… – Она сжала мою руку на мгновенье. – Этот хорошенький мальчик Капулетти – ты его видел? Я только хотела его напугать, я и не думала, что он меня… ножом… Он красивый. Такой красивый. Я думала… Ты меня сильно ненавидишь, Бенволио?

– Нет, – мягко ответил я. Моя ненависть умирала вместе с ней. – Ты моя сестра, Вероника.

– Не надо мне было выдавать твоего друга, – прошептала она, и слезы хлынули с новой силой из ее глаз, они текли ей на уши и на дорогую ткань фаты, расшитой драгоценными жемчужинами. – Я ведь сделала это просто так, чтобы показать, что у меня есть власть над другими… это было так жестоко с моей стороны…

– Тише. Меркуцио больше нет. Он больше не страдает.

– Тогда я встречусь с ним очень скоро, и он призовет меня к ответу прямо перед лицом Господа… – Она так вцепилась в мою руку, что чуть не сломала ее. – Похоже, будто нас кто-то проклял, ты не думаешь? За то, что я сделала. Мне надо было быть лучше, Бен, мне надо было… пожалуйста, скажи, что ты любишь меня, хотя бы из жалости, скажи…

– Я люблю тебя, – сказал я, но было слишком поздно: она вздохнула в последний раз, и лицо ее разгладилось. Глаза ее теперь смотрели в небеса, но не с ожиданием, а скорее со страхом. Несмотря на свою юность, моя сестра знала все про свои грехи и осознавала, насколько они тяжелы.

Подоспел бесполезный уже лекарь, а с ним брат Лоренцо, который совершил все необходимые обряды, чтоб проводить мою сестру в последний путь, прямо здесь, на булыжной мостовой, в двадцати шагах от дверей в собор, где ее высохший от старости жених так и не дождался ее клятв и исполнения супружеских обязанностей. Я слышал, как он ворчливо спорил с моим дядюшкой, который, в силу своей практичности, требовал вернуть приданое.

Я одинаково ненавидел Капулетти и Монтекки в этот момент. Единственное, о чем я мог думать сейчас без содрогания, это объятия Розалины и ее губы.

Но если мечтать об этом вчера было глупо, то сегодня это стало просто немыслимо.

Капулетти утверждали, что это наши наемники начали драку, а Монтекки утверждали обратное. Мой дядя предъявил свою мертвую племянницу и охваченную горем сестру взбешенному герцогу, который наложил на обе стороны огромный штраф и велел повесить мальчишку, который нанес Веронике смертельный удар. Его казнили еще до захода солнца на рыночной площади, так что справедливость восторжествовала. Мне не доставила никакого удовольствия смерть еще одного ребенка, а вот бабушка очень оживилась и улыбалась страшной, чудовищной улыбкой, глядя на это зрелище, и даже в ладоши захлопала своими скрюченными, полупарализованными руками, когда его вздернули и он закачался на веревке. Я стоял рядом с дядей, пока старую каргу грузили в ее носилки.

– До чего же злобная старуха, – произнес он. В голосе его звучала та же усталость и печаль, какую чувствовал и я, и он тяжело опирался на свою трость, чтобы меньше страдать от подагры. – Что же, это дело кончено. Пойдем. Нам нужно кое-что обсудить.

– Моя матушка…