– Тогда подумай о ней. Ты только представь, что будет, когда ее семья обо всем узнает. Да они убьют тебя – и девушку тоже. В лучшем случае Джульетта окажется опозоренной, испорченной, не годной для брака. И если ты думаешь, что граф Парис не станет мстить за такое оскорбление…
– Мне все равно, – повторил он. – Да простит меня Бог, Бенволио, но для меня в мире не существует ничего, кроме нее, а для нее – ничего, кроме меня. И если я не смогу быть с ней – лучше мне умереть, лучше нам обоим умереть, лучше
Я не мог в это поверить. Он же был моим кузеном, моим братом, мы же были связаны с ним неразрывными узами… но на его лице я прочел решимость, а в глазах его была мука. Он не мог говорить это всерьез – и все же он не блефовал.
Я долго смотрел на него молча, очень долго, а потом сказал:
– Ты сошел с ума.
На лице его мелькнула тень улыбки, но только слабая тень.
– Если это безумие – тогда я лучше умру безумцем, чем буду жить в здравом уме.
Я вышел из его покоев и отправился к себе. Мне было холодно и плохо, во рту появился какой-то горький железный привкус. Когда Бальтазар начал помогать мне раздеться, я обнаружил, что моя одежда промокла от пота. Бальтазар зацокал языком, беря ее в руки.
– Это просто удивительно, что вы еще не умерли от лихорадки, хозяин, – сказал он. – Ведь по ночам такие туманы. – Он взглянул на мое лицо внимательнее и нахмурился. – Хозяин?!
Я покачал головой, и он схватил теплый халат и закутал меня в него. Меня все еще бил озноб.
– Мне нужно написать письмо, – произнес я. – Я не смогу доставить его сам. Могу я рассчитывать на тебя?
– Разве я когда-нибудь подводил вас?
– Никогда, – кивнул я и сел за письменный стол, придвинув к себе перо и бумагу. Я быстро написал письмо, промокнул чернила, сложил листок и запечатал сургучом, но не стал ставить печать Монтекки, а потом отдал письмо Бальтазару.
Он взглянул на него, потом на меня, подняв брови. Я не написал имени адресата – ни внутри, ни снаружи.
– Розалина Капулетти, – проговорил я очень тихо. Его брови взлетели еще выше, но он ничего не ответил, только кивнул. – Только будь очень, чрезвычайно осторожен.
– Предоставьте это мне, – сказал он. – Вы ждете ответа?
– Надеюсь, – произнес я, хмурясь. – Надеюсь, что жду.