Принц Теней

Я не мог позволить ему умереть посреди улицы, на глазах у зевак. Ромео, казалось, застыл и не был ни на что способен, поэтому я поднялся, взял Меркуцио на руки и пошел через площадь. Был ли он тяжел – должно быть, был! – я не знаю: я не чувствовал его веса на своих руках. Я чувствовал только горячее, всепоглощающее желание не дать ему умереть на мостовой или на моих руках, желание устроить его поудобнее…

– Бенволио… – Голос Меркуцио был так тонок, слаб и тих, что я не нашел в себе сил взглянуть на него.

– Тише, – сказал я. – Я несу тебя домой. Твой отец вызовет лекаря.

– Не надо лекаря. И отца у меня нет, – прошептал он. Хотя я не смотрел на него, я все же краем глаза видел, какое у него бледное, бескровное лицо, видел блестящие красные ручейки, все еще текущие по его камзолу и горячими, влажными каплями падающие на мою грудь. – Лекарь уже излечил меня своим острым клинком. Ты знал, что Тибальт так искусен в фехтовании? Одним ударом, чисто… – Казалось, он и впрямь испытывает что-то вроде восхищения. – Я всегда насмехался над ним, а он доказал свое превосходство…

– Тише, тебе нужно беречь силы.

– Мне нечего беречь, – сказал он, а потом добавил, словно бы удивляясь: – Ты заботишься обо мне.

– Да.

Я вдруг понял, что задыхаюсь и что меня шатает из стороны в сторону. На моем пути должны были быть – и, несомненно, были! – какие-то люди, но они расступались передо мной, словно морские пучины перед Моисеем, и я шел, оставляя за собой кровавые реки. Кровь Меркуцио уже текла по моим локтям и капала с рукавов. Я был с ним теперь одной крови. Благодаря Капулетти.

Прислонившись плечом к стене, я остановился на мгновение, только на мгновение, чтобы все перестало плыть у меня перед глазами. В голове у меня стучало, сердце тоже колотилось как сумасшедшее, и эти звуки складывались в один оглушительный хор. И я вдруг осознал с холодной ясностью, что могу просто упасть в обморок до того, как успею дотащить его до дома.

– Послушай, – зашептал Меркуцио. Рука его по-прежнему крепко цеплялась за мой воротник. – Послушай, мне нужно исповедаться… будь моим исповедником, дружище…

– Нет, – сказал я. – Нет, ты не умрешь.

– Слушай же: я согрешил, я совершил страшный грех, я виноват перед тобой… я думал, это затронет только того, кто предал нас, а теперь вижу, я вижу, что ошибся…

– Да перестань же, во имя всего святого! – я был вне себя от горя. Сознание Меркуцио путалось, и я не мог не слушать его. Я не мог.

А он продолжал:

– …не Капулетти… не Капулетти виноваты, а Монтекки, враг на врага, яд для одного означает отраву для всех, и я прошу прощения…

– Эй! Молодой господин! Сюда, несите его сюда!

Я поднял голову и моргнул.

В дверях впереди стояла молодая женщина – я поначалу не узнал ее, я только понимал, что это кто-то, кто хочет помочь мне в той тьме, которая сгущалась вокруг меня. Я глубоко вздохнул и оперся о стену, проковылял еле-еле последние десять футов до ее двери и ввалился внутрь.

Внутри было прохладно и темно и приятно пахло травами. Кровать, на которую я уложил Меркуцио, роскошью не отличалась – это был всего лишь узкий матрас, набитый грубой соломой, но он вздохнул с таким облегчением, вытянувшись на нем, как будто это была самая мягкая и изысканная перина. Женщина подошла и встала за нами, она принесла дымящийся, полный воды горшок, несколько кусков материи и какую-то резко пахнущую мазь в другом горшочке. И тут я вдруг понял, что знаю ее.

Колдунья.

Ее взгляд потемнел, когда она посмотрела на моего друга, и она покачала головой, когда оценила полученную им рану… но сказала:

– Помогите мне раздеть его, – и потянулась к завязкам его камзола. Я схватил ее за руку, пристально глядя ей в лицо, но она только покачала головой: – Я хочу помочь, синьор. Только помочь.

Я не услышал в ее голосе ничего, кроме печали и горечи, поэтому отпустил ее руку. Я обрадовался бы сейчас и дьяволу, если бы он явился в клубах дыма и пообещал облегчить страдания Меркуцио.

Мы вместе стащили с него тяжелый бархатный камзол: он был разорван и весь пропитался кровью. Льняная рубашка под ним тоже была красна от крови – словно одежда цветов Капулетти. Она закусила губу и перевернула Меркуцио, открыв взору кровавую открытую рану на спине, и слегка вздохнула, а потом чуть развела в стороны ткань рубашки и попросила меня прикрыть рану приготовленными тряпками. Когда я делал это – я чувствовал, как бьется его сердце. Я понимал, слишком хорошо понимал, что даже если он выживет сейчас – умрет от заражения крови: раны, подобные этой, были смертельны, и никакой врач не смог бы ее зашить.

– Мы можем подарить ему немного времени, – сказала она, понизив голос. – Но рана слишком глубока и слишком опасна.

Кое-что привлекло вдруг мое внимание: чуть ниже того места, где текла густая красная кровь, на груди у Меркуцио были какие-то письмена. Даже не письмена – какие-то буквы, которые я не мог различить, странной формы и вида. Я провел по ним рукой, но они не смывались.

– Оставьте это, – шепнула женщина. – Ему нужно собраться с силами.