Принцесса для Узурпатора

Я стояла не шевелясь и смотрела широко раскрыв глаза на человека, которого всю жизнь считала отцом, которого любила, о котором заботилась и прошла через ужасы смены пола, чтобы спасти его и его королевство, которое даже не было моей родиной. Эх, что ж так хреново на душе! Я всегда стараюсь с улыбкой смотреть на вещи, но как здесь улыбаться, зная обо всем этом? Сквозь слезы? У меня могла быть мать, и не была бы принцессой. Жила бы себе в Японии! И… стоп!

— Пап… то есть…

Я не знала, как мне теперь его называть. По имени? Что ж, видимо так.

— Лофрэт (он вздрогнул, когда я назвала его по имени), но кто же тогда моя мать? Она жива?

У меня было плохое предчувствие. Очень плохое. Мой бывший отец отвернулся к стене и проговорил хриплым голосом:

— Кэйко Такаги.

Я ощутила внезапную пустоту в сердце. Голова будто закружилась… или мне показалось?

— Кэйко? Кэйко-сама?! — заставила я себя это сказать осипшим голосом.

Услышав шорох сбоку, я увидела Кэйко-сама, выходящую в человеческом облике в темно-синем кимоно. Да, кимоно… так называлась эта одежда. Я вспомнила, что видела ее в одной из книжек в папиной… то есть в библиотеке Лофрэта.

На ее величественном лице появилась мягкая улыбка, а потом я услышала ее спокойный голос, обращенный ко мне:

— Так и есть, Виктория. Точнее, Котонэ.

Она произнесла мое имя с такой теплотой и любовью, что мне даже стало как-то неуютно. Кэйко-сама протянула мне руку, сделав шаг вперед.

Самым ужасным было то, что я не помнила лица своей матери, не помнила ее голоса, не помнила ничего связанного с ней. Все воспоминания давным-давно улетучились, словно утренний туман. Я кинула взгляд на своего бывшего отца — он выглядел больным и жалким.

Столько всего пережить, и теперь умирать в одиночестве без друзей и семьи после тяжелого разговора со мной о правде и своей боли, которую он носил в сердце столько лет. Лофрэт стал для меня родным за все эти годы, а Кэйко была если не чужой, то просто знакомой. Мне было очень жаль, но я ничего не чувствовала к этой женщине… Говорят, что матери чувствуют своих детей, но дело в том, что дети не чувствуют матерей. Я вновь подошла к Лофрэту, опустилась рядом с ним у кровати и обняла его за шею, уронив голову на грудь, со знакомым мне с детства запахом, по которому я узнавала своего отца.

— Ты не должен умереть! Не должен.

Представляю, какое лицо было у Кэйко, но меня (странное дело!) больше волновало то, что происходило сейчас, чем мое далекое прошлое. Я не могла на него злиться или осуждать. Я понимала, что он привязан ко мне и любит меня из-за чар, наложенных в детстве, но я-то любила по-настоящему. Нельзя перестать любить человека просто потому, что он совершил ошибку. Если бы все было так, можно ли было бы это вообще называть любовью? Вряд ли.

Эх, не хотела я плакать! Но слезы сами заструились у меня по щекам. Я смотрела на изрезанное морщинами лицо моего старика. Он с улыбкой утер мне глаза своими сухими пальцами, мои губы сами собой растянулись в улыбке.

— Мне очень жаль, что так вышло, лис… Виктория, — исправил он сам себя.

Я поняла, что Лофрэт думает, что недостоин больше называть меня прозвищем, которое он дал мне как своей дочери. Печально. Он приложил руку к моей щеке и посмотрел на меня уставшим взглядом.

— Я долго не хотел осознавать и принимать то, что ты должна быть со своей настоящей семьей. Какой бы она ни была, — бросил он недовольный взгляд на Кэйко, и я даже не знаю, почему.

Слезы катились у меня по щекам, и он тоже не мог сдерживаться. Глаза исчезали в морщинах, нос и щеки покраснели, лицо стало мокрым. Кончики губ опустились, но он продолжал улыбаться сквозь слезы.

— Ты должна знать, что я любил тебя всегда как свою собственную дочь, и никакой другой дочери у меня не будет, я…

— Пап, не говори так, словно собираешься помирать! — хмуро возразила я. — Я тебе не дам! Все равно ты останешься моим единственным папкой, которого я люблю. Прости, что назвала тебя по имени.

Он провел пальцем по моей щеке и ответил:

— Я хотел увидеть тебя прежде, чем умру. Слышать от тебя эти слова и видеть твое лицо последним, что я вижу в этой жизни — самое лучшее, что могло случиться со мной перед смертью.

— Пап!

— Я вижу эти глаза и думаю о том, что… — голос оборвался, он судорожно вздохнул, мышцы шеи напряглись, я вытаращила глаза и сжала его руку.

— Кэйко-сама, сделайте что-нибудь! — умоляюще воскликнула я, обернувшись и глядя на женщину.

Ее лицо было непроницаемо и спокойно. Идеальная маска. Мне стало немного не по себе, когда она заговорила бесцветным голосом:

— Прости, но нельзя уже ничего сделать. Я говорила тебе это и раньше.

Я всхлипнула и услышала, как он хрипло выдохнул. Потом увидела, как папины глаза медленно закрылись, а его рука соскользнула с моей щеки, повиснув на краю кровати.

Папка помер.