Принцесса крови

В канун дня святого Мартына (10 ноября 1407 года по юлианскому стилю. — Прим. авт. ), около двух часов пополуночи, августейшая королева Франции разрешилась от бремени сыном, в своем Парижском дворце, что подле заставы Барбетт. Дитя сие прожило недолго, и близкие короля едва успели наименовать его Филиппом[4] и окрестить его малым крещением во имя Святой и Неделимой Троицы. Вечером следующего дня придворные господа отвезли тело в аббатство Сен-Дени, в котором, сообразно обычаю, были зажжены все светильники, и погребли его рядом с братьями в часовне короля — деда его, повелевшего служить там две обедни в день. Преждевременная кончина сего дитяти погрузила королеву в глубокую скорбь, и все время после родов она провела в слезах. Светлейший герцог Орлеанский, брат короля, часто навещал ее и пытался смягчить ее страдания словами утешения. Но в канун дня святого Клементия (23 ноября, иначе говоря, через 13 дней.  — Прим. авт. ), после того как он весело поужинал с королевой, против его особы было совершено ужасное, неслыханное и беспримерное преступление.

(Из «Хроники монаха Сен-Дени»)

1

Герцог Жан Бургундский прошелся вдоль длинного стола — здесь лежало оружие. Оно украшало и стены: копья и алебарды, точно для битвы, скрестились друг с другом; укрывали грубый камень щиты разной формы, с выцветшими гербами. Но именно слаженный из дуба стол представлял собой клад смертоносного оружия. Двуручные мечи в два, а то и в три локтя длиной; кинжалы всех мастей — для простых воинов, грубые, чтобы, не задумываясь, кромсать живую плоть, и для благородной знати, усыпанные каменьями, дабы красоваться перед дамами; топоры и секиры; цепы и булавы; несколько ятаганов, милостиво подаренных герцогу султаном Баязидом во время плена. Все это громоздилось на столе в оружейной зале, сверкало и переливалось в отсветах факельного огня, рассыпая кругом зловещие лучики.

— Ты выследил его? — не оборачиваясь к слуге, стоявшему за его спиной, спросил герцог.

— Час назад он прибыл во дворец Барбетт, мессир. — Лицо говорившего от уголка левого глаза до подбородка пересекал тонкий серповидный шрам.

Герцог усмехнулся:

— В спальню королевы?

— Уверен в этом.

— Женщины любят моего кузена… — Он задумчиво смотрел на оружие. — Очень любят. Но однажды это подведет его.

Герцог трепетно, с тайной страстью, провел пальцами по лезвию одного из коротких мечей, заостренному, отточенному с обеих сторон, какими предпочитают пользоваться в больших городах и на проселочных дорогах ночные охотники за звонкой монетой.

— Какая роскошь, мой добрый Жак. Это жало — само совершенство. — Проведя рукой по лезвию меча, герцог задумчиво улыбнулся. — Три дня назад королева и герцог Беррийский так любовно мирили нас. Мне пришлось причаститься с ним одной облаткой и обменяться медальонами. Весь Париж ликовал, когда узнал об этом — как же, столица избежала войны! Мне это на руку. После нашего примирения он перестал ездить по Парижу в окружении целой армии. Сколько было человек с ним сегодня, когда он приехал во дворец Барбетт к королеве?

— Его сопровождали два рыцаря.

— Вот даже как… А что, если он сейчас решает, где и когда напасть на меня? Если его беззаботность — только желание меня обмануть?

— Не думаю, мессир. Он от природы беспечен, как беспечны все красавчики и сластолюбцы.

— Филипп Красивый[5] сочетал в себе эти качества с восточным коварством, мой добрый Жак. — Герцог взял один из кинжалов, положил на ладонь, подбросил и ловко поймал за рукоять. — К тому же мой враг — колдун. Об этом знает весь Париж, да что там — вся Франция. Он — дьяволопоклонник. Он носит на груди мандрагору, которая помогает вершить ему свои дела: в первую очередь — подчинять своей власти женщин. Дьявольским велением он совокупляется с ними и везде роняет свое семя. Все можно ожидать от такого человека. — Герцог наконец-то обернулся к слуге. — Если он человек, а не само воплощение дьявола!