Принцесса с дурной репутацией

— Не может быть, — прошептал он. — Это невероятно! Но как?!

Герцог снова смотрел на меня и снова — взглядом, который не забудешь, даже если совсем без мозгов останешься.

— Почерк ваш, герцог, это, безусловно, ваш стиль, ваш характер, все… ваше.

— А чего вы ждали, брат Юлиус? — спросил герцог очень мягко.

Тот вчитывался в стихи:

— То есть вы заявляете, что лично написали стихи о моркови и редьке, о луке, картошке и персиках?

— А вы хотите это опровергнуть? — в голосе герцога послышалась грусть. — Но отчего, мой бывший ученик?

— Я знаю вас! — завопил брат Юлиус, со злобой отшвыривая рукописи. — Вы надменный, гордый, хладнокровный мерзавец, считающий весь мир недостойным даже вашего пуканья! И вдруг вы соглашаетесь писать по заказу?! Про овощи?!

— Я изменился, — просто сказал герцог. — Людям свойственно меняться. Вы ведь тоже изменились, брат Юлиус.

— Ха-ха! — рекомый брат стукнул кулаком по столу. — Я выведу вас на чистую воду! Ну-ка, ну-ка… Кто-то сочинил их за вас, вы только переписали…

— Вы же знаете, что это не укрылось бы от… жучков-паучков, — молвил герцог. — Раз уж даже компаньонка моей дочери узнала, где я прячу эти рукописи.

— А почему вы их прятали?!

— Боялся, что на меня найдет искушение уничтожить их…

— Вот как?!

— Да что вы привязались к его светлости?! — заорала на брата Юлиуса я. — Он в вечном творческом поиске, вам этого не понять! А тут еще жучки! Паучки! Священные гвардейцы жужжат целыми днями — разве это назовешь спокойной обстановкой для полноценного творчества, а?! Вы бы уж оповестили о том Его Высокоблагочестие! Может, ему стоит почитать проповеди в каких-нибудь других вотчинах, а то все у нас да у нас? Мы уже такими благочестивыми стали, что ужас просто!

Юлиус, не обращая внимания на меня, лихорадочно читал стихи. Вдруг он сказал:

— А почему вы решили использовать только анапест, герцог?

— А почему нет? — поднял брови его светлость.

— Ну, просто раньше вы использовали другие стихотворные размеры…

— Все когда-нибудь случается в первый раз, — герцог улыбнулся такой обезоруживающей улыбкой, что я даже усомнилась: а он ли это? Вдруг вперся какой-нибудь двойник из сопредельной реальности?

— Что ж, — брат Юлиус встал и спрятал бумаги в рукав своего одеяния. — Я представлю эти стихи на суд Его Высокоблагочестия. Но не забывайте, двенадцатью виршами вы не ограничитесь, у нас в Старой Литании еще много фруктов и овощей!

— Восемьдесят три вида, — кивнул герцог. — Я должен еще семьдесят одно стихотворение. И не волнуйтесь, брат Юлиус: я не задерживаюсь с возвращением долгов.

— Прекрасно, прекрасно, — брат Юлиус вышел из оранжереи с лицом карточного шулера, которого только что обыграла слабоумная старушка.

Некоторое время мы сидели (Фигаро стоял) в молчании. Наконец герцог подал голос:

— Что там вы говорили о погоде, Фигаро?

— Надвигается ураганный ветер, ваша светлость, судя по природным приметам. Возможны метели, резкое похолодание…

— Что ж, таков наш суровый край…

— Да, а через неделю-другую вовсю задует трамонтана, так что и носа на улицу не высунешь. Год понемногу подходит к концу, ваша светлость. Птичницы докладывают, что куры стали хуже нестись…

— Вы говорите ужасные вещи, Фигаро, — печально молвил герцог, вставая. — Я удалюсь в свои покои, чтобы как следует обдумать сложившуюся ситуацию.

— Отнести вам туда имбирного ликеру «Три топора», ваша светлость, или крепленого мадьярского?

— И того, и другого. И до ужина меня не беспокоить. Дочь моя…

— Да, мессер отец?

— У вас прекрасная компаньонка.

— Я знаю, мессер отец. Мы можем рассчитывать на увеселительную прогулку?

— Только не сегодня. Вы же слышали: грядет ураган.

И герцог удалился, на прощанье бросив на меня третий незабываемый взгляд.

Глава четырнадцатая

Трамонтана

Не люблю холода. И никто не любит. Как это грустно!

Ведь у природы нет плохой погоды.

Из проповедей Его Высокоблагочестия, т. 201

Трамонтана — это не только красивое слово. Это ветер, возвещающий близкую зиму, ледяной, пронизывающий, жестокий, как росский заимодавец. И хотя ужин, к которому герцог вышел пьяным и невероятно элегантным, прошел под порывы обычного осеннего урагана, свое дело погода сделала. На следующее утро из столицы за Его Высокоблагочестием прислали кареты, запряженные обычными лошадьми. Однако сажать в кареты было некого — крыша и чердак оказались абсолютно пусты, насквозь продутые сильнейшим ветром. Даже скорлупок от яиц не осталось. Его Высокоблагочестие, видимо, вознесся на крыльях ветра вместе со всей свитой. Так возничим и объяснили, те развели руками и повернули в столицу — у Его Высокоблагочестия свои причуды.

Конечно, этих уже полусонных инсектоидов просто выдуло ветром и разметало по полям, лесам и горам. И не думаю, что это большая трагедия для святого града Рома: в его теплых подземных катакомбах наверняка уже вывелся не один гигантский Хрущ, готовый взять на себя бремя власти.