Принцип Талиона

– Могу я спросить, из-за чего ты так бесишься? От твоего молчания у меня звенит в ушах, – нарочито небрежно изрекает Райан, хотя я видела, что в машине он едва сдерживался, чтобы не наорать на меня или не надавать пощечин.

За те годы, что мы вместе, он хорошо изучил меня, и знает, что чем дольше я держу в себе эмоции, тем мощнее будет извержение. И всегда старается предотвратить взрыв.

– Ты видел, как она живет? – выпаливаю я, резко разворачиваясь к нему.

– Я не рассматривал, что там внутри, – отвечает он без эмоций, мгновенно расслабившись. – А снаружи ничего особенного. Красивый особняк. Но и наш дом не хуже.

– Не хуже? – цежу я сквозь зубы, чтобы не сорваться на крик. – Да по сравнению с той роскошью, в которой живет и выросла она, мы с тобой обитаем в лачуге.

– Тебе видней, – он отворачивается, бросает ключи от машины на тумбу и идет в мою сторону.

Он по-прежнему раздражающе бесстрастен, в то время как я стремительно достигаю своего предела.

– И если бы ты не покупала одну крутую тачку за другой, мы могли бы позволить себе дом и получше.

– Ты обвиняешь меня в том, что я спускаю все деньги на дорогие машины?! – я едва не давлюсь собственными словами, не веря, что он на самом деле сказал это.

– Это ты обвиняешь меня в том, что наш дом недостаточно шикарен, – парирует он, садясь на диван и закидывая ноги на сложенные стопкой подушки.

– Извини, – с вызовом цежу я сквозь зубы.

Но он не замечает издевки и великодушно кивает.

– Извиняю.

Его невозмутимость бесит меня еще больше. Я вспоминаю, что мне никогда не удается развести его на эмоции, никогда не удается вывести его из себя. Мы две противоположности – полный штиль и девятибалльный шторм. Вечная мерзлота и экваториальный зной. Вулкан и айсберг. Он тушит меня, когда я разгораюсь, я завожу его, когда он едва не покрывается ледяной корочкой.

Наверное, поэтому мы так подходим друг другу.

Наверное, поэтому мы до сих пор вместе.

– Не знаю, что на тебя нашло, но я не вижу повода для истерики, – продолжает он, едва заметно пожав плечами. – Если тебе так приглянулся этот дом, мы можем купить такой же.

Я зло фыркаю.

– Да даже если мы купим пять таких домов, ни один из них и близко не будет похож на ее.

– Значит, мы купим ее дом. Со всей обстановкой и мебелью.

– Да плевать мне на обстановку и на мебель! – срываюсь я, но тут же пресекаю вспышку гнева и делаю глубокий вдох.

Но никакие дыхательные упражнения не могут унять сжигающую меня изнутри зависть… и ревность. И всеобъемлющую обиду. И всепожирающую ненависть. Нестерпимую. Неконтролируемую. И постыдную.

Все эти месяцы, наблюдая за Викки и за Робертом, я заталкивала ненависть в самые дальние уголки своего сознания, фанатично воспитывая в себе хладнокровие, потому что месть не свершается на горячую голову, и все же… И все же сейчас я проигрываю этот раунд.

– Ты не понимаешь, – делая над собой усилие, говорю я спокойнее и значительно тише. – Дело вовсе не в доме, и не в его стоимости. И даже не в районе. Это что-то нематериальное. Идеальность дома Викки заключается не в мастерстве дизайнера и не в вычурности обстановки, а в исключительности его хозяйки. Аристократическое воспитание, изящные манеры, безупречный вкус. Ее утонченность, изысканность, галантность, элегантность, лоск… – у меня заканчиваются эпитеты, и я на время замолкаю. – Это не покупается… И этому нельзя научиться. У нее это в крови.

– Ахаа… – задумчиво тянет он и, после очень долгой паузы, посмотрев на меня тяжелым взглядом прозрачно-серых глаз, спрашивает. – А что не так с твоей наследственностью?

– Что? – не понимаю я.

Он поднимается с дивана и встает передо мной, засовывая руки в карманы джинсов.

– Ты говоришь, что у нее это в крови. А твоя кровь чем хуже? Твоя мать из знатного английского рода… Твой прадед, кажется был генералом, рыцарем какого-то ордена?

Я киваю.

– Орден Британской Империи.

– А у нее кто? Славянка-голодранка?

– Она русская, – машинально поправляю я.

– Неважно, – отмахивается он. – А отец и…

– Он мне не отец! – я грубо обрываю его. – У меня нет отца. И мать моя умерла.

– Теперь ты обвиняешь меня в том, что ты сирота?!

Молниеносным движением я выхватываю из-за пояса безотказный глок и целюсь ему в голову.

– Осторожнее, Райан Эттлин. Не ступай на опасную дорожку, – я вновь спокойна и хладнокровна.

Ненависть к биологическому отцу, что давно стала частью моей личности, что на протяжении многих лет, с самого детства, формировала мой характер и была моей движущей и поступательной силой, окутывает меня и замораживает все остальные эмоции: и зависть, и злость, и обиду, и ярость. Как всегда. Стоит мне подумать о нем, как я становлюсь сухой, безэмоциональной, почти неживой. Этому я научилась.

Девятимиллиметровое дуло пистолета все еще нацелено на Райана, но ни один мускул не дрогнул на его безмятежном лице, ни одна ресничка не всколыхнулась, не изменилось и выражение глаз. Он по-прежнему смотрит на меня в упор, и я пасую перед его открытым взглядом. Опускаю пистолет и бормочу слова извинения. Снова.