Припади к земле

Тихо перешёптывались всходы, которые ласкал ветерок, то морщивший сонную гладь Пустынного, то шевеливший копьевидные стебли камыша. Горласто любились утки, прячась в осоке. Степь разостлала тонкого многоцветного узора травяной ковёр... На берегу покачивалась мать-и-мачеха. Лениво потягивалось на полянах зверьё. Чесали шёлковые косы берёзы, хорошея с каждым днём. Девки вытаскивали из сундуков свадебные сарафаны; молодухи, тяжелея, шили распашонки. Забавно взбрыкивали жеребята, тычась в налитое кобылье вымя.

- Будет хлеб! – сулило поле.

Утром выпадали серебряные росы.

В траве шелестели востроглазые серо-зелёные ящерки.

Во ржище, забивая гомон кузнечиков, кутькурутили перепёлки.

Кусты смородины навесили красные и чёрные бусы. Подле них томились голосистые вдовы, с горько-завистливой насмешливостью распугивая таящиеся в кустах парочки...

Полыхало шумное, разбойное лето.

Сизый бор, разомлев на жаре, лениво досказывал мудрёную сказку о жизни, начатую неизвестно когда. Солнце и на него обрушило неистовую мощь своей благодатной десницы, высветив все глухие места. Лопалась кора растущих деревьев. Повизгивали суслики, прячась от жары в темень удушливых нор.

Земля взрывалась сухими трещинами; пучилась болотной тиной; скрежетала галькой дорожной колеи, издолбленной копытами и колёсами.

«Что-то будет!» – истово творя дремучую, мрачную молитву, мозжали старухи.

«Экой сухоты за сто лет не упомню! Разохотилось солнышко!» – плеская на себя водой из кадочки, бормотал дед Семён.

«Беда будет! Беда будет!» – из чёрных зарослей бороды бубнил Ворон, ненадолго выглядывая из-под навеса. Жара гнала его обратно.

Заглушая мрачное карканье воронья, малиново звенели под молотками литовки: колхозники готовились к сенокосу.

Забивая в колышек клин наковаленки, Евтропий напевал под нос «Златые горы».

- На покос собрался, Тропушко? – пропела через ограду Фёкла.

- Туда.

- Печёт?

- До самых печёнок пронимает, едри его в жар!

- А ты кваску испей, да пойдём на речку выкупаемся.

- Нечистики-то! Они вам... – из-под крыши отозвался Панфило. – Меня вчера за гайтан дёрнули...

- Трусливому везде чёрт мерещится! Поди, за корягу задел...

- Добро за корягу! Сам видал: ручищи волосаты да студёны, как у покойника.

В ограду вошла распаренная Агнея. Фёкла нырнула под забор и спряталась в избе. Евтропий снова запел.

- Опять с Панфилихой лясы точишь? – грозно спросила Агнея, вытаскивая из тына палку.

...и реки, полные вина, –

невозмутимо выводил Евтропий.

Всё отдал бы за ласки взора.Чтоб ты владела мной одна-аа...

Палка опустилась на его спину.

- За что, ягодка? – кротко спросил Евтропий.

- Не я ли упреждала, на Фёклу и смотреть не моги!

- Да где ты её видела, Фёклу?

- А у заплота кто стоял?

- Это от ревности у тебя помутилось! Мы вон с соседом разговаривали...

- Неуж примстилось? Ну, не серчай. Я теперь во всякой бабе кровного врага вижу. Так что на грех не наводи...

- Тиранишь ты меня! Другие жёны и приголубят, и бражки поднесут, а ты вечно напраслину возводишь...

- Дыма без огня не бывает. Скоро отобьёшь?

- Кончаю. Паужнать готовь. Скоро, поди, подъедут...

Достав из погреба глиняную корчагу со сливками, Агнея до краёв наполнила ими берестяной туесок с инициалами «К. Е».

- Молоко кажин день присылать буду. С голоду не замрёшь. Прячь от жары в колодец, чтоб не сселось. Да не балуй там. Услышу – на глаза не показывайся!

- Разве я тебе изменю, бурёнушка ты моя!

- То – то. Уезжаешь, значит? – верная привычке всплакнуть при проводах, пригорюнилась Агнея. – Кабы не дитё, сама полетела бы с тобой сизой горлинкой...

- Что ты, что ты, Агнея! – ужаснулся Евтропий. – Где я тебе столь пера наберу на крылья? Придётся весь колхозный курятник порушить. Накладно это... Так что воздержись пока, не летай...

В окно зарабанили. Это подъехали покосники. Проглотив последнюю ложку окрошки, Евтропий вышел из-за стола, склонился над зыбкой, в которой спал младенец.

Снова застучали по раме.

- Успеете! – вытерла сухие глаза Агнея. – Проститься не дадут.

- Имей совесть, Агнея! – кричал Панкратов. – Другим бабам маленько оставь!

- Вот ботало! – Евтропий опасливо покосился, повёл лопатками, которые всё ещё жгло.

Не разобрав, что он сказал, на улице рассмеялись. Смеялись просто так. Покос – пора весёлая, звонкая. Евтропий знал это и не сердился на шутки.

- Ну вот я и готов! Поцелуемся? – он обулся, молодецки притопнул ногой.

- Подь ты к лешему! – огрызнулась Агнея, но сама же гулко чмокнула мужа в кустистую пегую щетину.

- Долго обнимался! – иронически встретил его Панкратов.

- Её за один раз не обнимешь, по частям приходится, – сказал Федяня.

- Сапоги ссохлись, – объяснял свою задержку Евтропий. – С утра не мог отмочить.

Федяня, словно сидел на иголках, заёрзал, спрыгнул с телеги, начал приплясывать:

Ах он, сукин сын, камаринский мужик! Снял штаны и повдоль улицы бежит!