Присяжный заседатель

Серьезность сохраняет лишь номер двести двадцать четыре. Ее серые глаза по-прежнему обращены к залу. Кандидат в присяжные заседатели наблюдает за реакцией публики, и на лице ее не веселье, а нечто вроде гордости. Она гордится тем, что у нее такой умный сынок, соображает вдруг Эдди. Точно так же он был горд, когда в прошлом году его дочка получила почетную грамоту по домоводству в школе.

Стук молотка наконец заглушает хохот.

– Если это безобразие повторится, – говорит судья, – я освобожу зал от публики, так и знайте.

Как бы не так, думает Эдди. Без публики ты никак не можешь – аудитория нужна тебе не меньше, чем “бандиту-макароннику”. Даже если мы тут начнем кидаться кремовыми тортами и колошматить друг друга, все равно ты нас не выгонишь. Поэтому закрой пасть и не выпендривайся.

Когда в зале наконец восстанавливается угрюмая тишина, которая так нравится судье, он задает следующий вопрос:

– Считаете ли вы, что слова вашего сына могут повлиять на ваш вердикт?

– Нет.

– У вас нет никакого предубеждения против подзащитного?

– Ваша честь, моему сыну всего двенадцать лет.

Эдди бросает взгляд на стол обвинения. Майкл Тэллоу, прокурор округа Вестчестер, перешептывается с одним из своих подручных. Потом слегка дергает плечом. Или пожимает?

Это означает, что у прокурора возражений против кандидатуры не будет. Ах черт! Бедная баба.

В девяти случаях из десяти мать-одиночка из Вестчестера, да еще белая, да еще художница, ни за что не признает обвиняемого виновным. Это статистика. Особого внимания заслуживает латиноамериканская сумочка, висящая на стуле кандидата в присяжные – вид у сумочки явно хипповатый. Такая особа наверняка является убежденной противницей смертной казни. Ваша честь, ради Бога, отпустите несчастного, обиженного обществом мистера “бандита-макаронника” на свободу!

Именно так ведут себя подобные присяжные в девяти случаях из десяти. Прокуратура с ходу дает им отвод.

Но это не обычный процесс об убийстве, это процесс над мафией.

Поэтому окружной прокурор Тэллоу, видимо, решил сделать исключение. Ему нужны присяжные заседатели, для которых убийство – все равно убийство, даже если оно совершено синдикатом и по сути дела является бизнесом. Подумаешь, один головорез прикончил другого. Но для таких вот чувствительных дамочек смерть даже такой крысы, как Сальвадоре Риджио с его подонком внуком, – все равно страшное злодеяние. Когда убитая горем вдова начнет давать свидетельские показания, сердце старомодной вершительницы правосудия закипит праведным гневом.

Поэтому прокурор и его помощники вполне удовлетворены. Вот они покивали друг другу головами, и вопрос решен – отвода номеру двести двадцать четвертому не будет.

Эдди расстроен не на шутку. Ему нравится эта инопланетянка. Глупо, конечно, но факт. Зачем ей окунаться во всю эту грязь? Ну повздорили друг с другом Луи Боффано и Сальвадоре Риджио, какое ей до этого дело? Возвращалась бы к своему сыну, к своему искусству, к своим маленьким повседневным радостям и огорчениям.

Неужели этим огромным серым глазам придется впитывать грязь и мерзость?

Отпусти ее, мысленно взывает Эдди к судье.

И Витцель, о чудо, улавливает эту безмолвную просьбу. Впервые в жизни он ведет себя как порядочный человек. Смотрит на кандидата в присяжные долгим взглядом из своего поднебесья и вдруг говорит:

– Если хотите, мэм, я могу вас освободить от этой обязанности.

На лице Эдди против воли расплывается довольная улыбка.

– Я, разумеется, постараюсь не растягивать этот судебный процесс, – продолжает Витцель, – но тем не менее он продлится как минимум несколько недель. Все это время присяжные заседатели будут находиться под охраной. Суд прекрасно отдает себе отчет в том, что подобные процессы создают для присяжных заседателей массу трудностей и неудобств. Вы мать-одиночка, ваше финансовое положение блестящим не назовешь. Я считаю, что это достаточное основание для освобождения вас от выполнения этой гражданской обязанности.

Эдди качает головой. Он-то считал, что Витцель – гнусная крыса, и мечтал как-нибудь встретиться с ним в темном переулке. Но за малую толику милосердия, проявленного Витцелем по отношению к номеру двести двадцать четвертому, Витцель достоин прощения.

Но бедная дурочка не хватается за предоставленный шанс. Сидит, брови насуплены – раздумывает. Над чем же тут думать? Господи, вразуми хоть Ты ее.

Номер двести двадцать четыре поднимает глаза на судью.

– Скажите, а если я соглашусь, вы гарантируете мне безопасность?

Витцель хмурится. Его, похоже, тоже удивляет, что кандидат колеблется. Но судья берет себя в руки и говорит: