Прислуга

— Что же, полагаю, пора на покой. Оставляю вас наедине, молодые люди. Евгения, — многозначительный взгляд в мою сторону, — не засиживайся допоздна, хорошо?

Ослепительно улыбаюсь. Мне двадцать три, черт побери, года.

— Конечно, мамочка.

Она выходит. Мы продолжаем сидеть молча и неподвижно.

В ожидании.

Мама обходит кухню, закрывает окна, пускает воду, выключает. Несколько секунд спустя слышится «клик-клак» защелки на двери родительской спальни. Стюарт поднимается с места — «Иди сюда», — и вот он уже рядом, и прижимает меня к себе, и приникает к моему рту, как к источнику, будто весь день умирал от жажды. Я слышала, как девчонки описывали это чувство, «словно таешь», а мне кажется, это больше напоминает взлет — ты становишься все выше и выше, видишь мир далеко за горизонтом и невиданные прежде цвета.

Но я все же отодвигаюсь. Мне обязательно нужно кое-что сказать.

— Сядь рядом.

Мы опускаемся на диван. Он норовит вновь поцеловать, но я отстраняюсь. Изо всех сил стараюсь не обращать внимания на то, как оттеняет загар цвет его голубых глаз. И до чего золотистые волоски у него на руках.

— Стюарт… — Судорожно сглатываю, готовясь выпихнуть из себя страшный вопрос. — Твоя помолвка… родители были разочарованы? Когда с Патрицией произошло… то, что произошло?

Лицо у него мгновенно застывает. Взгляд делается жестким.

— Мама огорчилась. Они были близки.

Я уже жалею, что затеяла все это, но должна знать правду.

— Насколько близки?

Он отводит взгляд.

— У тебя есть что-нибудь выпить? Бурбон, например?

Иду в кухню, наливаю из кондитерских запасов Паскагулы, добавляю воды побольше. В первое же свое появление в нашем доме Стюарт ясно дал понять, что бывшая невеста — плохая тема для беседы. Но мне необходимо знать, что же произошло между ними. Не из любопытства. Просто у меня никогда не было близких отношений. Я должна знать, из-за чего расстаются навек. Сколько правил можно нарушить, прежде чем тебя бросят, и какие из правил самые главные.

— То есть они были подругами? — продолжаю я. Через две недели я встречаюсь с его матерью. Моя мама уже назначила на завтра поездку по магазинам.

Он делает большой глоток, хмурится.

— Они могли пробраться в столовую и поменять карточки на местах для гостей. — Никаких следов озорной улыбки. — Мама была потрясена. После того, как… все развалилось.

— Значит… она будет сравнивать меня с Патрицией?

— Вероятно, — после секундной паузы соглашается Стюарт.

— Отлично. Не могу дождаться.

— Мама просто… защищает меня. Беспокоится, что я вновь буду страдать. — Он отворачивается.

— А где сейчас Патриция? По-прежнему живет здесь или…

— Нет. Она уехала. Переехала в Калифорнию. Мы можем поговорить о чем-нибудь другом?

Вздохнув, откидываюсь на спинку дивана.

— А твои родители знают, что произошло? В смысле, можно ли и мне узнать? — Потому что меня начинает бесить его молчание о столь важных вещах.

— Скитер, я же говорил тебе, что не люблю обсуждать… — Но после паузы продолжает, понизив голос: — Папа в курсе лишь отчасти. Маме известны все подробности, как и родителям Патриции. И разумеется, ей самой. Она прекрасно понимает, что натворила. — Он одним глотком допивает виски.

— Стюарт, я спрашиваю, только чтобы не повторить ее ошибки.

Он поднимает на меня взгляд, пытается рассмеяться, но смех больше похож на рычание.

— Ты и за миллион лет не сумеешь сделать то, что совершила она.

— Что именно? Что она сделала?

— Скитер, прости, я устал. Пожалуй, пойду домой.

Вхожу утром в душную кухню. День предстоит ужасный. Мама пока у себя, готовится к поездке по магазинам, дабы должным образом нарядить нас обеих к ужину у Уитвортов. Я в джинсах и свободной блузке.

— Доброе утро, Паскагула.

— Доброе утро, мисс Скитер. Завтрак, как обычно?

— Да, пожалуйста.

Маленькая и юркая Паскагула. В прошлом июне я сказала ей, что предпочитаю черный кофе и тосты, лишь слегка смазанные маслом, и она никогда больше не переспрашивала. В этом она похожа на Константайн, которая помнила все, что касается нас. Сколько же завтраков разных белых дам приходилось ей держать в голове. Интересно, каково это — всю жизнь запоминать чужие предпочтения по части масла на тостах, крахмальных воротничков и смены постели?

Паскагула ставит кофе на стол передо мной. Не подает в руки. Эйбилин объяснила мне, что так положено, иначе наши руки могут соприкоснуться. Не помню, как это делала Константайн.

— Спасибо, — говорю я. — Большое спасибо.

Она растерянно моргает, потом чуть улыбается:

— Да… пожалуйста.

И я понимаю, что впервые поблагодарила ее искренне. Паскагула, кажется, чувствует себя неловко.

— Скитер, ты готова? — зовет мама.

Кричу в ответ, что я ем. Жую тост и от всей души надеюсь, что мы быстро покончим с шопингом. Тот возраст, когда одежду выбирает мамочка, я миновала лет десять назад. Ловлю внимательный взгляд Паскагулы. Но стоит посмотреть прямо на нее, как она поспешно отворачивается.