Приступить к ликвидации

Никитин встал, взял гитару, подумал немного, подбирая на струнах мелодию, и запел есенинские стихи о клене. До чего же хорошо пел Никитин. Грустная вязь прекрасных слов обволакивала слушателей, уносила их из этой комнаты и этого времени. Каждый, слушая, думал о чем-то потаенно своем, словно только сейчас встретился с первой любовью.

Разошлись они поздно. Давно уже не выходили им такие вечера.

– Спасибо, братцы, – сказал начальник ЛУРа, – на целый год зарядились хорошим настроением. До завтра.

Данилов (следующее утро)

И наступило завтра. Среда наступила.

Оперативники кольцом охватили дом восемь на Салтыкова-Щедрина. Трефилов был человеком серьезным, он учел все проходные дворы, сквозные подъезды, развалины. Запечатал он улицу. Накрепко. В своей работе подполковник не признавал формулировки «незапланированная случайность».

– Пошли, – сказал он Данилову, – навестим гражданина Суморова Андрея Климыча.

Третья квартира была на первом этаже. По раннему времени светомаскировочные шторы еще не поднимали. Кроме штор в окошко были вделаны решетки из толстого железа. Берег свою квартиру завмаг.

– Привыкает. – Никитин бросил папиросу. – Решетка-то прямо тюремная.

Стучать им пришлось долго. Видно, крепко спали в этой квартире.

– Кто? – наконец послышался за дверью женский голос.

– Из домоуправления, – сказал приглашенный в качестве понятого дворник, – Архипов.

Дверь распахнулась. На пороге стояла миловидная блондинка в шелковом халате, по которому летали серебряные драконы. Она была хорошенькая, молоденькая, теплая со сна.

– Ой! – вскрикнула она. – К кому вы? К кому?

– К вам, – сказал Трефилов, по-хозяйски входя в квартиру. – Хозяин-то где?

– Нет его. Нет. На базу уехал.

– А врать старшим нехорошо.

Трефилов и Данилов вошли в спальню. На широкой старинной работы кровати, отделанной бронзой, кто-то лежал, укрывшись с головой одеялом. Трефилов сдернул его, и Данилов увидел маленького лысого человека в яркой атласной пижаме.

– Что же это вы, Суморов, к вам гости пришли, а вы в пижаме?

– Я сейчас, я сейчас…

Никитин пересек комнату, он привычно проверил под подушкой, потом взял висящую одежду, похлопал.

– У меня лично нет оружия, не имею.

– Береженого Бог бережет, небереженого конвой стережет, – мрачно сострил Никитин.

– У меня постановление прокурора на производство обыска в вашей квартире и во всех подсобных помещениях. Согласны ли вы выдать добровольно незаконно полученные продукты?

Суморов уже переоделся в полувоенный костюм, первая растерянность прошла, и он оценивающе разглядывал офицеров милиции, мучительно высчитывая, что для него выгоднее.

– Запишите добровольную выдачу.

– Битый, видать, сидел, – прокомментировал Никитин.

– Было, начальник, так как?

– Запишем, – твердо сказал Трефилов.

Никогда еще Данилов не видел в доме столько продуктов сразу. Десять ящиков шоколада, три – водки и шесть – портвейна, десять ящиков консервов, пять ящиков зеленого горошка, семьдесят буханок хлеба. Ванна была полна подсолнечным маслом, шкаф завален рафинадом.

Понятые, сжав зубы, смотрели на немыслимое богатство.

– Этими харчами, – сказал Трефилов, – неделю детский сад кормить можно.

Ленинградские оперативники старались не смотреть на продукты. И Данилов, вспоминая вчерашний разговор, думал о том, как тяжело было им, голодным, истощенным, изымать у этой сволочи продукты. Видеть, трогать и не взять ничего. В общем-то какая разница – бриллианты, золото, деньги, продукты, для них они теряли свою первоначальную ценность, превращаясь в безликие предметы изъятия.

Один из оперативников побледнел. Под глазами резко обозначились синие круги, он, шатаясь, вышел в коридор.

– Ребята, – спросил Трефилов, – хлеб есть у кого-нибудь?

– Что такое? – забеспокоился Данилов.

– Голодный обморок.

Никитин выскочил в коридор, где на стуле, беспомощно опустив руки, сидел оперативник, вынул из кармана шинели сухарь и кусок сахара, сунул ему.

– Воды принесите.

Он смотрел, как медленно, словно неохотно, ест этот немолодой, изможденный человек, и сердце Николая наливалось ненавистью. Никитин ногой распахнул дверь в комнату, рванул застежку кобуры.

– Гад! – крикнул он. – Я на фронт пойду, но не жить тебе!

Он выдернул пистолет, услышал, как заверещал, закричал тонко толстенький человечек, прячась за шкаф.

Данилов крепко схватил Николая за руку.

– Пусти, – рванулся Никитин.

Данилов словно железом продолжал давить руку.

– Лейтенант Никитин, спрячьте оружие и выйдите из комнаты, взыскание получите позже.

Никитин, словно во сне, сунул пистолет обратно и, никого не видя, вышел в коридор.

– Товарищи, товарищи, – застонал за шкафом Суморов, – уберите этого психического…

– Мы вам не товарищи, гражданин Суморов. И обращайтесь к нам как положено. За действия своего сотрудника приношу извинения. Он будет наказан.

Вошли оперативники, обыскивавшие сарай.

– Там целый магазин, товарищ подполковник. Бочка повидла, пять ящиков водки, три мешка гречки, мешок меланжа, мука.

– Ну, Суморов, – Трефилов сел рядом с задержанным, – когда купец приедет?

– А время сколько?

– Девять.

– В полдвенадцатого.