Приступить к ликвидации

А на стол продолжали выкладывать пачки денег, золото, камни. Лежали на полу штуки отрезов, дорогие шубы, блестящие кожаные пальто.

Муравьев

Он смотрел на продукты, вещи и никак не мог понять, для чего этот человек, лысенький, маленький, розовощекий, пошел на преступление. Суморов же жил в Ленинграде. Видел, как страдают люди, как гибнут от недоедания дети. Каким же надо быть негодяем, как надо любить эфемерные земные блага, чтобы пойти на самое страшное – лишить умирающего от голода куска хлеба.

«Купца» ждали в сарае. Сарай и квартира были приведены в порядок, и со стороны никто бы не увидел, что несколько часов назад здесь проходил обыск. Никитин, скрипя сапогами, мерил сарай по диагонали, насвистывая какой-то тягучий мотив.

– Коль, не мечись, как маятник, в глазах мелькает, – попросил Игорь.

– А ты глаза закрой, – мрачно посоветовал Никитин, но все же сел. – Я бы, Игорь, того Суморова без суда к стенке.

– Я бы тоже, Коля, но закон.

– Закон, закон. Объявить бы таких, как он, вне закона. Когда «купцы» придут?

– Через полчаса.

И потянулись долгие полчаса в холодном сарае, набитом продуктами.

Ленинградские коллеги молчали, Никитин рассматривал головки сапог, а Игорь вспоминал, кто же написал стихи:

А над Невой посольства полумира,Адмиралтейство, Мойка, тишина.

Он совсем перестал читать, и это угнетало его. Приедет Инна, вокруг нее будут крутиться начитанные, остроумные ребята, а он – пень пнем. Последнюю книгу, без начала и конца, читал в засаде в Марьиной Роще. Пытался хотя бы приблизительно определить автора и не смог.

До чего же медленно ползет стрелка по циферблату. Может, у них в Ленинграде особое, замороженное время? Должны приехать в одиннадцать тридцать. А вдруг опоздают? Сиди в этом леднике, как скоропортящийся продукт.

Полуторка въехала ровно в одиннадцать тридцать. В кузове сидели два мрачных грузчика в ватниках. Из кабины вылез человек, совершенно не вяжущийся обликом с блокадным городом. Был он высок, в круглой бобровой шапке, в тяжелом пальто, с таким же шалевым воротником, в руке тяжелая трость с серебряным набалдашником.

– Вот это да, – удивленно сказал Никитин, – смотри, Игорь, прямо артист.

Человек вышел, огляделся, постучал тростью в окно. За стеклом появилось кивающее лицо Суморова.

Человек махнул тростью, и полуторка подъехала к сараю.

– Ну, – свистящим шепотом произнес Никитин, – держитесь, гады!

Барского обличья мужчина подошел к сараю, достал ключ, открыл замок.

– Давай, – скомандовал он грузчикам.

Никитин заранее выбрал себе покрепче, мордастого, краснорожего.

Грузчики вступили в полумрак сарая.

– Руки, – тихо, не повышая голоса, сказал Муравьев, – быстренько.

Он повел стволом пистолета.

Один из грузчиков послушно поднял руки, мордастый напрягся для прыжка и выдернул из-за голенища финку.

Всю ненависть к этому откормленному ворью, жиреющему на чужом горе, вложил Никитин в удар. Мордастый сделал горлом икающий звук и покатился по полу, выплевывая зубы и кровь, финка воткнулась в доски и задрожала, как камертон. Оперативники навалились на него, щелкнули наручники. Человек в бобрах, услышав шум в сарае, побежал к машине, тяжело, по-стариковски выбрасывая ноги в лакированных ботинках с гетрами. У кабины его ждали Трефилов и Данилов.

– Нехорошо, Шаримевский, – Трефилов поднял пистолет, – вы же мошенник, а связались с бандитами.

– Ах, гражданин начальник, – Шаримевский никак не мог отдышаться, – какие бандиты? Бог с вами. Торгую продуктами.

– Мы к вас сейчас в гости на Лиговку поедем, правда, незваный гость…

– Вы всегда приятный гость, гражданин начальник.

– Ну, коли так, поехали.

Данилов

Две комнаты в квартире Шаримевского были заставлены картинами, дорогими вазами, даже две одинаковые фигуры Вольтера, словно стражники, стояли по обеим сторонам дверей.

– Вы, Михаил Михайлович, – устало спросил Трефилов, – деньги, оружие и ценности сами сдадите?

– Зачтется?

– Как всегда.

– Оружия не держу, а деньги и камушки в печке-голландке. Вы это в протоколе отметьте.

– Обязательно. Мы пока протокол обыска писать будем, а вы с товарищем из Москвы побеседуйте. Специально из столицы ехал на вас посмотреть.

– Гражданин начальник, я даю чистосердечное признание под протокол. Получаю свою сто седьмую и еду в края далекие.

– Пойдемте, – сказал Данилов.

Они вышли на кухню, единственное место в квартире, не заставленное краденым.

К столу сел Муравьев с бланком протокола, Шаримевский устроился на стуле, Данилов прислонился к подоконнику. Он посмотрел в окно и увидел ребятишек, бегающих на коньках по льду обводного канала.

Нет, война не может остановить течения жизни. Осложнить может, а остановить – никогда.

– Михаил Михайлович, – начал Данилов, – я начальник ОББ МУРа.

– Ого! – Шаримевский с уважением посмотрел на Данилова.

– Это ваше письмо? – Данилов вынул из планшета письмо, найденное на даче Розанова.

– Отказываться нет смысла, вы же все равно проведете экспертизу?

– Конечно. Наши графологи умеют работать.