Анатолий СТЕПАНОВ

ПРИВАЛ СТРАННИКОВ

Поезд был скорый – теперь все скорые, но медленный, грязный и шумный, как все южные поезда. До Москвы дополз кое-как.

Смирнов, увидев сквозь мутное, узорами, стекло приближающиеся узкие перроны Курского, взял палку, взял сумку и вышел в тамбур. Открыв дверь, проводница протирала поручни. Смирнов дождался полной остановки и, хромая привычно, спустился в полутемный тоннель.

Смирнов не любил этот новый Курский, не нравился он ему. В раздражении миновав необъятный зал, он выбрался к стоянке такси. Выгода непрестижного поезда: строй машин и кучка таксистов стоял в ожидании пассажиров. Смирнов подошел к головному таксомотору и громко спросил у кучки:

– Кто на очереди?

На мягких кроссовках подошел парень в травленых джинсах, в оранжевой куртке с выведенной умельцами Рижского рынка надписью "Хонда". Совсем молодой паренек.

Паренек подошел, остановился и изучал Смирнова, вертя на указательном пальце ключи. Привычно-некурортно-загорелое лицо, рубашка, застегнутая на все пуговицы, неопределенный пиджак с затертой орденской планкой, отечественные портки, отечественная обувка. Вроде лох из Мухосранска. Но фирменная кожаная сумка через плечо, но легкая камышовая трость с монограммами… Ничего не поняв, водила полез к баранке. Непроизвольно покряхтывая, Смирнов устроился на заднем сиденье.

– Куда едем, батя? – игриво осведомился парень.

– Куда укажу, пасынок, – поставил его на место Смирнов и, выдержав паузу, дал начало маршрута: – Развернись на Садовом и через Обуха, на бульварное кольцо.

От всесоюзной суеты Садового кольца к московскому уюту кривых улочек и переулков. Дом родной. Он дома. Последний подъем Яузского бульвара, Покровский, Покровские ворота, Чистые пруды. После Трубной Смирнов попросил:

– Сейчас в переулок направо… – Шофер исполнил. – А теперь налево…

Желтое здание стояло на месте. Они развернулись на Каретном и доехали до Пушкинской площади.

– Вниз по Горького, – приказал Смирнов.

Телеграф, "Националь", Университет. У Библиотеки Ленина Смирнов скомандовал еще раз:

– С Лебяжьего на Ленивку и по набережной.

– А с Лебяжьего проезд уже пять лет как закрыт, – с плохо скрытым торжеством объявил водитель.

– Ну тогда с Волхонки.

По крутому переулку вскарабкались к шестиэтажному, громадному здесь дому. Смирнов выбрался кое-как, отстегнул трешку, спросил на прощанье:

– Так и не догадался, кто я?

– Не-е… – признался водитель.

– Думай, молодой, думай. Молодым много думать надо.

И захлопнул дверцу.

Лифт, слава богу, работал. Смирнов поднялся на пятый этаж. Нужная ему дверь была заново обита, и на ее темно-бордовой шкуре сиял мягким блеском старинный звонок с вежливой надписью: "Прошу крутить". Раз просят, Смирнов крутанул. И будто ждали: дверь тотчас открылась.

– Ну, входи, – предложил здоровенный мужик в майке и шортах. – Я тебя с балкона увидел.

– Хорош! – решил про него Смирнов и вошел. Обнялись как положено. Оттолкнувшись друг от друга, чтобы обоюдно рассмотреть получше. Смирнов добавил к первому впечатлению: – Но пузо.

– На себя посмотри, сельский житель! – обиделся хозяин. – Пиджачок и штанцы со своего огородного пугала снял, что ли? Как тебя такого Лидка выпустила в Москву?

– Я пенсионер, Алька, – напомнил Смирнов. – И вид у меня должен быть пенсионерский. Это ты у нас все мальчуганом прыгаешь. – И повторил: – Но пузо.

– Грубо, – решил тот, кого назвали малоподходящим к его летам именем Алик, и предложил: – Можешь душ принять с дороги.

– С удовольствием. Только сначала апартаменты покажи. Первый раз я же здесь у тебя.

Походили по квартире, и Алик хвастался тем, как он в отличных условиях живет в сердце любимой старой Москвы. Минут пятнадцать хвастался, выводил на балкон, показывал Кремль, кивал на Москву-реку, махал руками.

Потом Смирнов помылся, переоделся в подготовленный женой московский наряд, и они уселись на кухне. Алик оглядел Смирнова в светлых брюках, в летних тряпичных туфлях батумского производства, в рубашечке с карманчиками, погончиками и лейблом и одобрил:

– Другое дело. Чувствуется Лидкина рука. – И разлил по первой.

– Не рано ли? Нынче позволено только с четырех часов.

– В ресторанах с двух.

– Тогда будем считать, что мы в ресторане. – Смирнов поднял рюмку. За встречу, Алик.

Выпили и загрустили.

– Кисло мне, Алька, – сказал Смирнов. – Третий год, как уехал из Москвы к морю, век свой доживать. Но не доживается, понимаешь, не доживается! Лидке там хорошо, возится по хозяйству, цветы сажает, помолодела, поздоровела, общественной работой увлеклась. Первый там человек, ее все знают. А я на лавочке сижу. Летом курортников разглядываю, зимой – море. И по Москве тоскую. Зимой и летом. И весной, и осенью. Я сейчас к тебе на такси ехал, на контору глянул.

– Ты туда не ходи, Саня, – посоветовал Алик.

– Это почему же?

– Не позовут, не надейся зря.

– Это почему же? – повторил свой вопрос Смирнов.

– Ты, брат, деятель периода застоя. И старый.

– А ты – молодой, – съязвил Смирнов.

– И я старый, и меня скоро на покой.