Уэйн глянул на мемориал Линкольна и Национальную аллею. Как древний путник у обломков статуи Озимандия, он видел вокруг лишь однообразные дюны на месте некогда зеленого газона, теперь поросшего растениями пустыни. Слева, в четырехстах метрах от Уэйна, стоял Капитолий – один из самых запоминающихся образов, наряду с Белым домом и силуэтом Манхэттена. Утопленное в песке, потрескавшееся здание молчаливо высилось среди гигантских кактусов. В крыше зияла дыра: часть купола обвалилась внутрь, будто яичная скорлупа. На другом конце аллеи по сухому руслу реки Потомак перекатывались дюны. Статуя Авраама Линкольна стояла по колени в песке, президент задумчиво смотрел на юкки и снующих грызунов.
Уэйн думал, что услышит недовольные возгласы попутчиков, но увиденное, похоже, ничуть не удивило и не напугало их. Как будто именно таким Вашингтон и должен был предстать перед туристами – заброшенным пустынным городом.
Орловский прискакал к самой голове колонны и остановился в тени повозки с водой, обмахиваясь шляпой.
– Что ж, Уэйн, все в необыкновенно хорошем состоянии. Ну что, капитан, двигаемся дальше?
– Заглянем еще в Белый дом, – ответил Штайнер, направляясь на запад по улице, вдоль которой были расположены великие музеи – теперь лишь развалины, засыпанные песком. – Возможно, там есть командный пункт. Если нет, Грегор, то мы приведем вас к присяге как главу временного правительства.
– А почему не профессора Саммерс? – возразил Орловский. – Первая женщина-президент. Или, к примеру, Уэйн?
– Я не прочь, Грегор, – быстро согласился Уэйн. – Буду самым молодым президентом, куда моложе Кеннеди.
Сохраняя бодрость духа, группа шла к мемориалу Джорджа Вашингтона, обходя на своем пути кактусы и юкки. Колонна вновь начала растягиваться, и вскоре между всадниками было как минимум пятьдесят метров. Уэйн хлестал по бокам мулов, отгоняя мух. Было ясно, что втайне все радовались, обнаружив Вашингтон безлюдным – путники оказались одни в самом сердце своих мечтаний.
Первую ночь они провели в Белом доме. Вполне предсказуемо здание было заброшено, по просторным комнатам и кабинетам гулял вечерний ветерок. Песок доходил до самых окон и белым кружевом сыпался внутрь. Пока Штайнер стоял на страже у входа, Уэйн и Орловский залезли через разбитое пуленепробиваемое стекло в Овальный кабинет.
Орловский машинально снял шляпу. Вместе с Уэйном они стояли по щиколотку в песке и смотрели на огромный письменный стол в нише между двумя окнами. Кто за ним сидел, президент Браун? Или это копия оригинального стола и его поставили сюда для командующего последней эвакуацией? Уэйну почему-то казалось, что президенты некогда трогали поверхность именно этого стола. Один из углов закоптился – здесь явно разжигали огонь, другие стены были покрыты банальными надписями: «Боб и Элла Таллок, Такома, 2015», «Астронавты рулят!», «Чарльз Мэнсон жив». Однако президентский стол по некой необъяснимой причине – может, из-за своего представительского вида – оставался нетронутым.
– Все на месте, – тихо заметил Орловский. – В точности как и было…
Тронутый чувствительностью главы экспедиции, Уэйн сжал его плечо.
– Ждало тебя все эти годы, Грегор.
– Уэйн, как великодушно с твоей стороны…
К ним присоединились Риччи и Анна Саммерс, и целый час четверо бродили по разгромленным кабинетам и залам среди телетайпов, компьютерных терминалов и десятков пустых экранов, мимо обрывков листовок и расписаний эвакуации. Чуть позже, когда солнце скрылось за поросшим кактусами руслом реки Потомак, члены экспедиции спокойно обошли музеи и памятники, окружавшие Национальную аллею.
Один только Уэйн решил не ходить – он вызвался поить лошадей и разгружать оборудование.
– Ты ведь никуда не денешься, Уэйн? – обеспокоенно спросила Анна Саммерс, стряхивая песок с его светлых волос.
– Конечно, нет, Анна, – заверил ее Уэйн. – Мы добрались до Вашингтона, а здесь все только начинается.
Вернувшись спустя два часа в Эллипс – так называлась южная часть Президентского парка, – группа обнаружила, что Уэйн распаковал походные кровати и отнес их в Белый дом. Сам он устроился в Овальном кабинете: постелил спальный мешок на полу у стола, намереваясь охранять достоинство важного помещения. К счастью, подшучивать над ним по этому поводу никто не стал.