Признания Ната Тернера

Мы выехали, долго скакали по длинной парадной аллее, под копытами лежал ковер опавших листьев. В устье аллеи с полдюжины пахарей-кукурузников под руководством Абрагама чистили осушительную канаву, обрамлявшую часть угодий; маса Сэмюэль приветствовал их зычным “Здр-равия!”; они, в свою очередь, оторвавшись от трудов, распрямились и устроили целое представление с подобострастным скидываньем шапок, забавно расхлюстанными шарканьями ножкой и выкриками вроде: “Утречко доброе, маса!” и “Добрый вам путь, маса Сэм!” Я наблюдал с отчужденным пренебрежением фаворита. Их вопли все еще провожали нас, когда мы были уже на усыпанной листьями и заплывшей водою тележной колее, ведущей к мощенной бревнами гати, по которой путь лежал прямо на Иерусалим. Стояло ветреное, яркое утро с живо качающимися ветвями и спешащими за нами следом взвихрениями палой листвы. Охотничий конь маса Сэмюэля, лоснящийся вороной ирландец, быстро поймал ритм и вышел вперед, так что с полчаса или час мы ехали по лесу молча, пока, в конце концов, маса Сэмюэль не попридержал его, давая мне поравняться, потом говорит:

А что, я слышал, ты ремесло-то будь здоров как освоил, а?

Я не нашелся, что ответить — мне было и приятно, и неловко, и я промолчал, осмелился лишь мельком посмотреть на маса Сэмюэля, но, встретившись с ним глазами, сразу отвел взгляд. Я заметил, что он так и светится, смотрит с полуулыбкой, как будто вот-вот готов выдать какой-то секрет. В седле он сидел с большим изяществом и благородством; длинные легкие волосы за последние несколько лет посеребрила седина, морщин на лице стало больше, что добавило ему значительности; на миг я вообразил, будто сопровождаю великого библейского героя — может, Иисуса Навина или Гедеона перед истреблением мадианитян. Обычное дело: у меня пропал дар речи; мое преклонение перед хозяином было столь огромно, что подчас я напрочь не мог при нем рта раскрыть, будто мне его кто зашил нитками!

Мистер Козлик сообщил мне, что ты выстругал и собрал двадцать оконных рам и ригельных обвязок дымохода, да так гладко и чисто, что комар носа не подточит, каждый шип в паз, все подошло, и ни одной доски не пропало даром! Ты просто молодец, мой юный мастер-плотник! И знаешь, что, мне кажется, я должен сделать...

Не собирался ли он уже тогда сказать мне то, что я услышал от него чуть позже? Возможно. Наверняка этого знать я не могу, поскольку в тот момент конь маса Сэмюэля внезапно в испуге попятился, подо мной кобыла тоже вздыбилась и тревожно заржала, а из чащи на колею высокими скачками вымахнули три оленя, самец и две самочки, все в беглых пятнах утреннего солнца и листвы; распластанными беззвучными тенями они, безумно вытаращив глаза, пролетели мимо нас и, один за другим ударив копытами в ковер палых листьев на той стороне колеи, исчезли в лесу под утихающий треск ломких сучьев и топот копыт.

Да уймись ты, Том! — вскричал маса Сэм и натянул повод, успокаивая коня; я тоже взялся за кобылу, и какое-то время мы стояли, испещренные прыгающими пятнами света, во все глаза глядя в ту сторону, где исчезли, растворились в лесу, белые хвостики оленей, и вслушивались в стремительный перебор копыт, глохнущий вдали за деревьями. Но происшедшее обоих нас испугало.

Будь мы ярдом дальше, Нат, они бы нас снесли! — с деланной усмешкой сказал маса Сэм, развернул коня и с места бросил его в галоп. Несколько минут он молчал, пока тележная колея не кончилась, слившись с гатью, которая вела на Иерусалим.

Тогда хромой вскочит, как олень, — сказал он, оглядываясь на меня, — и язык немого будет петь; ибо пробьются... как там дальше-то, а, Нат?

Ибо пробьются воды в пустыне и в степи потоки, — ответил я. — М превратится призрак вод в озеро, и жаждущая земля — в источники вод; в жилище шакалов, где они покоятся, будет место для тростника и камыша.

Вот-вот, — отозвался он.

Мы остановили лошадей у конца колеи, в роще искореженных старостью, покрывшихся шишками и наростами яблонь, когда-то бывших частью культурного сада, ныне одичавшего, заросшего кустарником и слившегося с лесом. С ветвей нападало яблок видимо-невидимо, беспорядочными кучами и рядами они лежали в неглубокой канаве, шедшей вдоль колеи; рассеянные легионы красных и желтоватых паданцев уже подгнивали, распространяя винный душок. Прямо на наших глазах, пока мы там стояли, они срывались и глухо хлопались оземь. Вокруг роились еле различимые комары, а обе наши лошади, согласно нагибая шеи, принялись подбирать лакомые плоды и сочно, с хрустом жевать.

Вот-вот, — повторил маса Сэм. — А я и забыл. Забыл, а? — Вдруг он улыбнулся и добавил: — Ей Богу, я теперь могу позволить себе вовсе забыть Библию — если что, возьму да тебя спрошу! Ибо пробьются воды в пустыне и в степи потоки. — Господь Всемогущий, если бы в самом деле! — Он огляделся по сторонам, потом, приложив ладонь козырьком от яркого солнца, обозрел дали. — Господь Всемогущий, — опять повторил он, — какое унылое безлюдье!

Я тоже огляделся, но ничего необычайного не заметил: яблони, дорога, поля, дальний лес — все вроде бы на месте.