Признания шпиона

На встрече также присутствовал один из заместителей Крючкова — генерал-лейтенант Вадим Кирпиченко. Позже Крючков и Кирпиченко нанесли визит Виктору Чебрикову, председателю КГБ. Даже несмотря на то, что Крючков являлся начальником Первого главного управления, он не обладал полномочиями на изъятие из средств военно-промышленной комиссии сумм более 10 тысяч долларов без предъявления письменного объяснения, как он собирается зги деньги использовать. В то время в Советском Союзе запрещалось тратить иностранную валюту. Военно-промышленная комиссия была единственной организацией в Москве, обладавшей доступом к валюте в больших количествах. Чебриков же, как председатель КГБ, имел право взять 50 тысяч долларов для Эймса, не вызвав ни у кого дополнительных вопросов. Позднее мне сказали, что Чебриков, Крючков и Кирпиченко договорились держать всю информацию об Эймсе в строжайшем секрете. За девять лег, что Эймс шпионил на КГБ, его настоящее имя было известно лишь семи офицерам КГБ.

Также было решено, что «вести» Эймса из Москвы будет Кирпиченко, обладавший большим опытом в осуществлении наиболее секретных операций КГБ. В начале 60-х Кирпиченко был связан с Сами Шарафом, директором разведслужбы Египта. Кирпиченко дал Черкашину исчерпывающие инструкции о том, как вести себя с Эймсом. Москва позаботится обо всем. Никто в резидентуре не должен знать ничего существенного об Эймсе. И никому не разрешается знакомиться с текстом донесений, которые могут в будущем от него поступать. Это относилось также к Андросову и Черкашину, несмотря на их высокие должности. Поскольку Эймс уже вступил в контакт с Сергеем Чувахиным, было решено, что роль посредника, хотя он и не имел никакого отношения к КГБ, надлежит выполнять именно ему. Так будет лучше для КГБ, объяснял Кирпиченко Черкашину, поскольку никто не заподозрит, что Чувахин вовлечён в тайную деятельность спецслужб. Чувахину запрещалось обсуждать во время совместных завтраков с Эймсом что-либо, кроме мировой политики в рамках обычной застольной беседы. Черкашину вменялось в обязанности готовить в посольстве пакеты от КГБ. Деньги и задания должны были присылаться из Москвы диппочтой. Черкашин отвечал за сохранность денег и бумаг до того момента, как Чувахин отправится на ленч с Эймсом, где они произведут обмен.

Как только Черкашин вернулся в Вашингтон, он вызвал в свой кабинет Чувахина. «Я сказал Чувахину, что мы хотим, чтобы он согласился встречаться во время ленча с Риком Уэллсом. К моему огромному удивлению, он категорически отказался. Он заявил мне: "Я не сотрудник КГБ. Пусть эту грязную работу выполняет один из ваших". Я не знал, что мне делать дальше». Черкашин отравил телеграмму Кирпиченко. Через некоторое время усмирённый Чувахин явился в кабинет Черкашина.

17 мая Эймс вновь пришёл в советское посольство. Его провели в конференц-зал для личной беседы с Черкашиным.

«Эта встреча была необходима по одной лишь причине, — позднее объяснял Черкашин. — Крючков не собирался отдавать 50 тысяч долларов какому-то американцу, прежде чем тот не поговорит с человеком из КГБ. Если бы все это оказалось хитрой ловушкой, то крайним был бы я». После того, как они встретились, Эймсу заплатили 50 тысяч.

В тот же день, 17 мая, из московской штаб-квартиры КГБ была отправлена сверхсекретная телеграмма Олегу Гордиевскому в Лондон. Гордиевскому сообщалось, что он должен срочно прибыть в Москву и ознакомить Чебрикова и Крючкова с «состоянием дел в английской внешней политике». Гордиевский тайно шпионил на МИ-6 в течение девяти лет и ни разу за это время не получал телеграммы с приказом вернуться домой. «Она была написана в спешке, — позднее сказал мне Гордиевский в Лондоне. — Ещё более подозрительной мне показалась мысль о том, что Чебриков желает обсудить со мной вопросы внешней политики Англии. Чебриков ничего не знал о внешней политике и никогда ею не интересовался. Я спросил себя: «Что стоит за этой телеграммой?» На следующий день из Москвы поступила еще одна. Она уже была «приглажена», и в ней содержался список тем, которые Чебриков хотел обсудить. И там уже не было ни слова об английской внешней политике».

Гордиевский связался со своим руководителем в МИ-6. «Как вы думаете, может, у них что-то на меня есть?» — спросил он. «мой начальник согласился, что телеграмма подозрительная, но при этом заверил, что меня никак не мог выдать «крот», работавший внутри МИ-6, — рассказывал Гордиевский. — О моем существовании знали лишь несколько человек в верхушке британского правительства».