Призрак

Я увидел, как маленький мужик выпрямился и даже, мне показалось, раздулся в своей немного большой по размеру, унылой куртке.

— Хотите, чтобы я отдал вам монополию, господин…

Старикан сложил ладони:

— Называйте меня, как хотите, господин Ибсен.

— Я не хочу зависеть от одного-единственного покупателя, господин Дубай. Это слишком рискованно. И это означает, что вы можете снизить цену. С другой стороны, я не хочу иметь слишком много покупателей, тогда возрастает риск того, что меня выследит полиция. Я пришел к вам, потому что известно, что вы умеете быть невидимым, но я хочу иметь еще одного покупателя. Я уже связывался с «Лос Лобос». Надеюсь, вы меня понимаете.

Старикан рассмеялся своим странным смехом, напоминающим рев мотора южнонорвежской лодки:

— Слушай и учись, Густо. Он знаком не только с фармацевтикой, он еще и бизнесмен. Хорошо, господин Ибсен, на этом и порешим.

— Цена…

— Я заплачу, сколько вы просили. Вы скоро выясните, что в этом бизнесе не тратят время на торг, господин Ибсен. Жизнь слишком коротка, а смерть слишком близка. Договоримся о первой поставке в следующий вторник?

По дороге к двери старик прикидывался, что не может идти, не опираясь на меня. Ногти его царапали кожу на моей руке.

— А вы задумывались об экспорте, Ибсен? Контроля за вывозом наркотиков из Норвегии не существует, знаете ли.

Ибсен не ответил. Но теперь я увидел, что он хотел иметь. Увидел в том, как он стоит на своей изуродованной ноге с вывернутым бедром. Увидел в отблесках на его потном чистом лбу под редкими волосами. Стекла очков отпотели, и глаза его сверкали так же, как на Шиппергата. Он хотел доплаты. Доплаты за все, что он недополучил: уважение, любовь, восхищение, принятие, за все те вещи, которые, как говорится, нельзя купить. Но на самом деле, конечно, можно. Только за деньги, а не за хреново сочувствие. Не так ли, папа? Жизнь должна тебе, и если она не возвращает свои долги, ты должен потребовать возврата, ты должен стать рэкетиром для себя самого. И если за это нам придется гореть в аду, то на небесах будет немноголюдно. Правда ведь, папа?

Харри сидел у выхода на посадку и смотрел в окно. Смотрел, как самолеты отъезжают и выруливают на взлетную полосу.

Через восемнадцать часов он будет в Шанхае.

Он любил Шанхай. Любил тамошнюю еду, любил идти по набережной Бунд вдоль реки Хуанхэ к отелю «Мир», любил заходить в «Бар старого джаза», чтобы послушать пожилых музыкантов, со скрипом продирающихся через свои стандартные произведения, любил думать о том, что они непрерывно сидели и играли здесь с самой революции сорок девятого года. Любил ее. Любил то, что между ними было и чего не было, но он оставил эти мысли.

Оставил. Замечательное качество, с которым ему не повезло родиться, но в котором он упражнялся последние три года. Не биться лбом об стену, когда в этом нет необходимости.

«Насколько непоколебима твоя вера в твое евангелие? Разве ты тоже не сомневаешься?»

Он должен был оказаться в Шанхае через восемнадцать часов.