Призрак Адора

Вздох прокатился по столовой. Слетало с лиц и таяло оцепенение. Кто-то начал привставать за столом, а я качнулся к двери, кивнул – Робертсон и Готлиб быстро вышли. Рядом со мной скрипнул половицей Бэнсон. И тут я повернулся, поймал взгляд отца Анны-Луизы и, вытянув к нему трость, проговорил:

– Верьте мне. В вашем роду ещё будет пэр Англии.

И вышел из залы.

(Дописав эти строки, я подумал, что красиво было бы этим завершить эпизод. Но он, если быть до конца откровенным, ещё немного продлился.)

Мы вышли, и уже на улице меня догнал Луис. Я торопливо стал спрашивать – как всё вышло, не допустил ли я, на его взгляд, чего-то ненужного.

– Кто, кто вы такой? – вместо ответа проговорил он, дрожа так, что зубы его стучали. – Как ваше имя?

– Томас Локк Лей.

– А! – выкрикнул он. – Я же так мечтал встретить вас!

– Меня? – я не сдержал изумления.

– Томас Локк и его заговорённый “Дукат” – это же легенда в адмиралтействе!

– Ну вот, на нас смотрят в окна. Запоминай. – И я быстро назвал ему адрес. – Поедете с Луизой за свадебными покупками – загляните. Пару дней, думается, мы ещё будем в Бристоле.

Он крепко пожал мою руку и отошёл, проговорив:

– Томас Локк. Теперь можно верить, что всё это – правда.

ГЛАВА 5. КРОВАВАЯ БАШНЯ

Друзья в нашей жизни – не просто люди, заполняющие пространство и время. Они – если вы понимаете меня – и есть сама эта жизнь, её ткань, её кровь и дыхание. Я сделал все дела, хотя и дорогого мне это стоило, и готов был плыть за близнецами – мы теперь точно знали, куда.

Но оказалось, что дела я сделал не все. Медленно ползал во тьме за спиной ядовитый паук, крался, выкладываясь то влево, то вправо, приготавливая к удару свои смертоносные хелицеры [14]. И метнулся из тьмы в самый удобный момент – когда я считал, что опасности больше нет. Но надёжный, преданный друг заметил мелькнувшую тень и встретил ядовитого гостя железной иглой.

Я отплатил другу чёрной неблагодарностью: не взял его с собой, когда метнулся в погоню. Он простил меня за это.

ПОСЛЕДНИЙ НОЖЕНОСЕЦ

Буря чувств клокотала в моей груди. Прежде всего – потрясающее ощущение собственного успеха, – это сэр Коривль, адмиралтейство и “Хаузен”. Затем – внезапно свалившаяся на меня гора денег и золота: опять же сэр Коривль и его сундук. И, наконец, сладкий огонёк радости в самой серединочке сердца: понимание того, что я принёс счастье двум людям на этой земле, ослепительное и нежданное. Но под смесью удовольствия и восторга жгли меня две струи невидимого огня: притихшая, но всё же с тупым упрямством рвущая меня боль в ранах, и – предстоящая разлука с Эвелин.

Словно царь я восседал в громадном мягком кожаном кресле. (Это был мой домашний трон.) Голый по пояс, с белыми повязками на ранах. Вытянутая больная нога покоилась на вершине сваленных в кучу одеял и подушек. Здесь, на втором этаже, в бескрайней обеденной зале собрались люди, которым я мог доверять во всём и чьё присутствие в моей жизни было исполнено силы и смысла: Давид, Генри, Нох, кое-кто из матросов, Бэнсон с Алис, Эвелин, Бигли.

На полу поверх толстого индийского ковра растянули белый атласный паланкин, и на него высыпали всё содержимое ограбленного сундука. Тусклым, тяжёлым, неровным холмом лежало сокровище и вдавливалось в ковёр, собирая паланкин в морщинки и стрелочки, и невидимо, тихо дышало.

Взволнованный Робертсон, то и дело резким движением головы откидывающий назад длинные волосы, с воодушевлением рассказывал собравшимся о нашем визите в адмиралтейство. Важно прохаживающийся рядом Нох время от времени терял роль и, подпрыгивая чёрным воробушком, торопливо вставлял уточнения и замечания. Дамы ахали.

– Сколько-сколько подарили секретарю? – изумлённо спрашивал Генри.

– Двадцать тысяч! – кричал старенький скупердяй и, горестно заламывая руки, заглядывал всем в глаза, ища сочувствия и поддержки.

– А какие были часы? – сияла счастливыми глазками Алис.

– Роскошные! – подскакивал на сухоньких ножках Нох. – Всякие! Золотые! И камни, и вензели, и цепочки! И с музыкой все!

– И Томас оставил у Коривля всю эту коллекцию? – поинтересовался задумчиво Давид.

– Всю! Все сорок два предмета! – страдал старичок.

– Молодец! – вдруг весомо бросил Давид. – Как хорошо, что оставил.

– А? Что? Почему? – застыл ошеломлённо Нох.