Призрак Адора

– Отсчитай в три кошеля по две тысячи фунтов. Значит так, братцы. Сегодня – в поход. Судя по тому, что известно, – вернутся из него не все. А на эти деньги можно купить собственное жильё, землю. Можно жениться, открыть таверну или заняться торговлей. Так что из команды я вас отпускаю. Но только без обид! (Каталука нахмурился и сжал кулаки.) Говорю то, что сказать обязан. Деньги – ваши. Если решите пойти со мной, то они останутся здесь, на хранении. Эвелин позаботится. В кошель опустите записочку, как ими распорядиться, если ступить на землю нам больше не придётся. (Сильно, очень сильно сжали мою руку маленькие ладошки.) Да. С нами не шутят, и я не шучу. Теперь. Нох, отсчитай отдельно пятьдесят тысяч. Возьмём с собой – чтобы и в этом можно было потягаться с турками. Уж те-то денег не жалеют. Давид! Всё золото, что не в монетах, а в изделиях, увези из Бристоля, продай. Сам в море больше не ходи. На твоём попечении и твоей совести – этот вот дом и наши семьи. “Форт” и “Африку” не возьму – за “Дукатом” им не угнаться. Так что пусть остаются купцами. Теперь оставшиеся деньги. На три части. Одну возьми ты, Генри. Куда спрятать – знаешь. Храни. Вторую – на помощь больным и нищим или церкви. И третью – Эвелин. Всё. Теперь – поесть, да и собираться. Уходить ночью – лишних глаз не тревожить.

И тут Мэри Бигль уронила нож.

– Гость к нам идёт, – весело сказала Алис. – Что там, нож или вилка? Нож? Значит, мужчина.

Раздались какие-то возгласы, вопросики, уточнения, шутки, все потянулись к жаровне с буканом и столику, и никто не обратил внимания на то, что Бэнсон, как-то изменившись в лице, незаметно вышел из залы. Я увидел, но значения не придал.

– Простите, – послышался тихий и трепетный голос, я взглянул, мелькнула понятная нам обоим пауза, дважды всплеснули ресницы – густые, чёрные, длинные, – и после паузы – вызвавшее её словечко: – милорд , простите, если вам трудно двигать рукой… нельзя ли мне вас покормить?..

Рёв и грохот раздались внизу, на первом этаже. И тут же – гулкий звук выстрела. Затем ударила дверь, и по дорожной брусчатке рванулась взявшая в галоп лошадь.

Мы оцепенели. Но после секундного замешательства матросы, выхватывая клинки, бросились к дверям, – и замерли. Снизу, по лестнице, вверх летели звуки стремительных тяжких прыжков. Хрястнула дверь о стену, пронёсся, сбив на пол Робертсона и Готлиба, неузнаваемый Бэнсон. Воплощение тьмы и ярости. На правой стороне его лица, под глазом, топорщился клочьями белой кожи кровавый бугор с чёрным пузырём в центре. Бэнсон подскочил к футляру, рванул замки. Выхватив арбалет, он выдернул из гнезда один болт – и, развернувшись боком, прыгнул в окно! В окно, сквозь раму и стёкла!

Неведомая сила подняла меня с кресла и пронесла вслед за ним, через всю залу. Я перегнулся через подоконник. Под животом хрустнули осколки стекла. Бэнсон вогнал носок левой ноги в стремя упёртого в землю арбалета, на миг как-то задумчиво замер, вздохнул – и одним движением вытянул тетиву на боевой взвод. Бросил в жёлоб болт, вскинул руку с арбалетом – без плечевого упора, словно пистолет, – и нажал скобу. В один коротенький гук слились щелчок механизма и свист вспоровшей воздух тетивы. Из темноты улицы, сквозь грохот копыт далёкой уже лошади, донёсся короткий шлепок – как будто на покрытую тканью сковороду упала горошина. Лошадь замедлила бег, всхрапнула и встала. Бэнсон бросился к ней. Сверху я увидел, как распахивается дверь и вслед за ним бегут Каталука и Готлиб. А где Робертсон?

Я оглянулся. Робертсона поднимали с пола. Он, мотая головой, с трудом приходил в себя.

– Луис, Генри! – вскричал я, машинально смахивая прилипшие к покрывшейся испариной коже живота осколки стекла. – Охраняйте женщин! Нох, возьми ещё болт и свечу – и вниз, скорее!

У дверей стояла Эвелин. Не просто стояла. Она протягивала мне Крысу, – так, как надо, рукояткой вперёд, – так, чтобы можно было схватить на бегу, не глядя.

Подёрнулись болью нога и плечо. Проклятое тело! Неженка! Цепляясь за перила, я свалился по лестнице вниз. В холле, у дверей, – два мёртвых тела. Матросы, что охраняли дверь и первый этаж. У одного и у другого в спине под левой лопаткой – рукоятки вонзённых ножей. Рядом – о, Господи! – железный бочонок. Из запального отверстия торчит короткий фитиль. Рядом – зажжённая лампа.

– О, Господи! – произнёс потрясённый Нох, поднимая над головой свечу.

Распахнулась дверь. Ввалились Готлиб и Бэнсон. Внесли длинный, изогнутый нож. Втащили недвижимое, вялое тело. Чёрная маска. Атласные малиновые штаны. Края штанин стянуты верёвочками на щиколотках. Босые, жёлтые, в чёрных мозолях, ступни. Бэнсон швырнул тело на пол, наклонился, капая кровью, рванул плащ. Под ним оказался металлический кованый панцирь. В спине – круглое тёмное отверстие. Легко, как утопленного котёнка, Носорог перевалил труп на спину. Из груди, пробив изнутри панцирь, торчал вышедший наполовину болт.

– Алле хагель! – раздался рядом злой и отчаянный голос.

Робертсон. Стоит, смотрит. Что-то держит в руках. Вот поднял лицо, протянул Бэнсону его щит с пистолетами.