Призрак дома на холме. Мы живем в замке

Однажды я пошла вслед за Чарльзом; дальше черного камня мне дороги не было: сегодня не пятница и не вторник; я осталась у черного камня и смотрела на Чарльза, идущего по Главной улице. Он поболтал со Стеллой – она грелась на солнышке у порога кафе – и купил у нее газету; потом подсел к сплетникам – тут уж я повернулась и пошла к дому. Если мне доведется снова идти в лавку, Чарльз наверняка окажется среди злобных зевак. Констанция возилась в саду, дядя Джулиан спал в каталке на припеке; я тихонько присела на скамейку, и Констанция, не поднимая головы, спросила:

– Где ты была, Маркиса?

– Бродила. Где мой кот?

– Знаешь, хватит бродить, мы тебе запрещаем. Пора остепениться.

– Это кто же «мы» – ты и Чарльз?

– Маркиса, – Констанция обернулась ко мне. Она так и осталась стоять на коленях на земле, только сцепила руки. – Я до недавнего времени не осознавала, насколько я не права, что обрекла тебя и дядю Джулиана на затворничество. Зачем мы прятались от людей, почему не жили как все? Дядя Джулиан давным-давно мог бы лечь в больницу, там хороший уход, там есть сиделки. А тебе, – она беспомощно развела руками. – Тебе пора иметь поклонников, – вымолвила она наконец и рассмеялась. Даже ей подумать смешно.

– У меня есть Иона, – сказала я, и мы принялись смеяться вместе, дядя Джулиан вдруг пробудился и тоже закрякал по-стариковски.

– Ты глупейшая на свете глупышка, – сказала я Констанции и отправилась искать Иону. Пока я бродила, вернулся Чарльз, принес газету и бутылку вина – себе к ужину, принес он и папино кашне – я накрепко примотала им калитку, чтобы Чарльз, хоть и с ключом, не мог вернуться обратно.

– Я мог бы этот шарф носить, – произнес он раздраженно; я сидела на огороде среди листьев салата возле спящего Ионы, но явственно слышала голос Чарльза. – Вещь дорогая и по цвету мне подходит.

– Это отцовское кашне, – сказала Констанция.

– Кстати, на днях я намерен перебрать всю его одежду. – Он замолчал: усаживался, должно быть, на мое место. Потом небрежно продолжил:

– Да, еще, пока я здесь, надо бы просмотреть бумаги твоего отца. Вдруг там что-нибудь важное?

– Только не мои, – произнес дядя Джулиан. – Пусть этот молодой человек не вздумает прикасаться к моим бумагам.

– Я даже кабинета твоего отца не видел, – сказал Чарльз.

– Мы туда редко заходим, там с тех пор никто ничего не трогал.

– Кроме сейфа, конечно, – уточнил Чарльз.

– Констанция?

– Что, дядя Джулиан?

– Пускай мои бумаги достанутся тебе. И чтоб никто, слышишь, никто к ним не прикасался!

– Хорошо, дядя Джулиан.

Сейф с деньгами мне открывать не разрешалось. Просто зайти в кабинет можно, но мне там не нравилось – я и к двери-то никогда не подходила. Нечего Констанции впускать Чарльза в папин кабинет, у него и без того папина спальня, и папины часы с цепочкой, и папин перстень с печаткой. Нелегко, наверно, быть демоном и призраком, даже Чарльзу это непросто: следи непрестанно, чтоб маска не сползла, иначе узнают в тебе демона и прогонят; и за голосом следи, и за выражением лица, и за повадками – а то выдашь себя и пропал. Интересно, предстанет он в своем истинном обличье, если умрет? Похолодало; Констанция, должно быть, повезла дядю Джулиана в дом; я тоже пошла, оставив спящего Иону в зарослях салата. Дядя Джулиан судорожно сгребал свои бумажки в стопку, а Констанция чистила картошку. Чарльз топал наверху, и кухня без него показалась мне теплой, яркой, радостной.

– Иона спит в листьях салата, – сказала я.

– Кошачья шерсть – лучшая приправа к салату, – ласково отозвалась Констанция.

– Пора завести коробку, – провозгласил дядя Джулиан. Он откинулся в каталке и сердито смотрел на свои бумаги. – Все пора сложить в коробку, немедленно. Слышишь, Констанция?

– Хорошо, дядя Джулиан, я найду тебе коробку.

– Сложу бумаги в коробку, поставлю коробку в своей комнате, и этот проходимец их не тронет. Констанция, он проходимец!

– Ну что ты, дядя. Чарльз хороший, добрый человек.

– Он бесчестен. И отец его был бесчестен. Оба мои брата были бесчестны. И не разрешай ему брать мои бумаги, я не позволю рыться в моих бумагах, я не потерплю, чтоб он совал сюда свой нос. Так ему и передай. Он выродок, незаконнорожденный ублюдок.

– Дядя Джулиан!

– В переносном смысле, разумеется. Оба моих брата женились на сильных женщинах; но так уж повелось у мужчин говорить о неприятных людях – для красного словца… Прости, что оскорбил твой слух, дорогая.

Констанция молча подошла к двери в подпол, лестница за дверью вела к бесчисленным банкам и баночкам. Констанция тихонько спускалась по лестнице; шаги Чарльза доносились сверху, шага Констанции – снизу.

– Вильгельм Оранский был незаконнорожденным, – пробормотал дядя Джулиан и, схватив обрывок бумаги, записал эту мысль. Констанция вернулась из подпола с коробкой для дяди Джулиана.

– Вот тебе чистая коробка.

– Зачем?

– Сложить бумаги.

– Этот молодой человек не смеет трогать мои бумаги. Констанция, я не потерплю, чтоб он трогал мои бумаги.

– Это я во всем виновата, – Констанция повернулась ко мне. – Надо было положить дядю в больницу.