Призрак дома на холме. Мы живем в замке

– Констанция, дорогая, я переложу бумаги в коробку, дай-ка мне ее, будь любезна.

– Но ему здесь хорошо, – сказала я.

– Все надо было сделать иначе.

– Бессердечно отдавать его в больницу.

– Придется, если я… – Констанция вдруг осеклась и отвернулась к раковине с картошкой. – Добавить грецких орехов в яблочное пюре?

Я застыла. Я вслушивалась в недосказанное. Время иссякает, оно тисками сдавило дом, оно губит меня… Пора разбить зеркало в прихожей. Шаги Чарльза слышны на лестнице – в прихожей – на кухне.

– О, я вижу, все в сборе, – произнес он. – Что на ужин?

Вечером Констанция играла в гостиной; длинная тень от арфы плавно изгибалась на мамином портрете, звуки лепестками осыпались со струн. Она играла «По морю на небеса», «Беги, река моя, беги», «Я видел женщину» – все, что когда-то играла мама, но никогда мамины пальцы не перебирали струн так легко, так согласно с мелодией. Дядя Джулиан старался не заснуть, то слушал, то задремывал; Чарльз не осмелился задрать ноги на диванную спинку, но он все время ерзал, а табачный дым клубился вокруг свадебного пирога на потолке.

– Нежнейшее туше, – произнес дядя Джулиан. – Все женщины в семье Блеквудов – прирожденные музыкантши.

Чарльз поднялся и выбил трубку о каминную решетку.

– Как мило. – Он взял в руки фигурку из дрезденского фарфора. Констанция перестала играть, и он обратился к ней: – Ценная вещь?

– Нет. Но мама их очень любила.

Дядя Джулиан сказал:

– Больше всего мне нравятся «Шотландские колокольчики». Констанция, дорогая, сыграй…

– Хватит на сегодня, – оборвал его Чарльз. – Нам с Констанцией надо поговорить, дядя. Пора обсудить дальнейшую жизнь.

7

Четверг – день моего наивысшего могущества. Его-то я и выбрала, чтобы покончить с Чарльзом раз и навсегда. Поутру Констанция замесила тесто на пряное печенье – решила испечь к ужину; конечно, зря она эту возню затеяла: четверг-то оказался последним днем, только мы этого не знали заранее. Даже дядя Джулиан не подозревал; в то утро Констанция вывезла его на кухню, окутанную ароматами корицы и мускатного ореха, – ему было лучше, и он снова принялся запихивать бумаги в коробку. Чарльз взял молоток, нашел гвозди и доску и теперь нещадно колотил по крыльцу; из окошка я увидела, что бьет он неумело, и обрадовалась: пускай-ка саданет себе молотком по пальцу. Убедившись, что все при деле, я украдкой – чтобы не услышала Констанция – пробралась наверх, в папину комнату. Первым делом надо остановить папины часы, которые завел Чарльз. Он чинит крыльцо – значит, часы наверняка не надел, да и цепочка из его кармана с утра не свисала; часы, цепочка и перстень с печаткой обнаружились на папином комоде, там же валялся кисет и четыре коробка спичек. Спички мне вообще трогать запрещено, но уж эти – Чарльзовы – я и подавно не трону. Я поднесла часы к уху: послушать, как тикают; на прежнее место стрелки не вернуть, часы идут уже двое или трое суток, но я крутила и крутила стрелки назад, покуда не услышала жалобный хруст – часы встали. Уверившись, что Чарльзу их не завести, я бережно положила часы на прежнее место; по крайней мере одна вещь в доме освобождена от чар, панцирь Чарльза дал трещину. С цепочкой все в порядке – ломать не надо, и так сломана; а перстней я не люблю. Чарльз заколдовал все в доме – не выветришь; но если изменить, переиначить сперва папину комнату, потом кухню, гостиную, кабинет и, наконец, сад – Чарльз заплутает, растеряется, не узнает ничего вокруг, он решит, что это другой – не наш – дом, и уедет. Сейчас я расколдую папину комнату – быстро и бесшумно.

Еще ночью, в темноте, я принесла из леса в большой корзине коры, сучьев, листьев, а еще битого стекла и железок с опушки. Иона проводил меня до леса и обратно, его забавляло, что все спят, а мы бродим. Теперь, чтобы расколдовать папину комнату, я сняла со стола книги, а с кровати одеяла; вместо них набросала осколков, железок, коры, палок и листьев. Забрать папины вещи к себе в комнату нельзя; я прокралась на чердак, где лежат их вещи, и сложила все там. На кровать Чарльза я вылила целый кувшин воды – не спать ему там больше! Зеркало над комодом уже разбито – в нем Чарльз себя не увидит. Он не найдет ни книг, ни вещей, он заплутает среди листьев и веток. Я сорвала занавески и оставила их на полу, теперь уж он волей-неволей выглянет из окна: на аллею и шоссе, что уводит далеко-далеко.

Я удовлетворенно оглядела комнату. Вряд ли такой разгром придется по душе демону-призраку. Я уже лежала на своей кровати и играла с Ионой, когда в саду заорал Чарльз:

– Это уж чересчур! – орал он. – Слышишь, чересчур!

– Что на сей раз? – Констанция подошла к кухонной двери; из глубины кухни дядя Джулиан сказал:

– Вели этому молодчику – пусть заткнется!

Я тут же выглянула: прибить гвоздь Чарльзу оказалось не по силам – молоток и доска на земле, а ступенька по-прежнему сломана; Чарльз шел от протоки и что-то нес; интересно, что?

– Ты представляешь! Я просто глазам своим не поверил! – Он подошел совсем близко, но продолжал орать. – Ты взгляни, Конни, ты только взгляни!

– Это Маркисино, – сказала Констанция.