Призрак колобка

Я почти спарился слабой головой.

– Штурм вагона и паровика на Вокзале, суббота, одиннадцать пятьдесят восемь. Не опаздывать! – строго предупредил организатор философского отъезда. – Наша очередь, бежим стихи декламировать в трансе, дай быстро понюшку транса.

И группка исчезла на авансценку со сжатых полей моего зрения. Надо же, смекнул я, тут такой посев уголовников по всем статьям кодекса, что не успеешь в камере до конца пожизненного долистать их все. Я дососал свой знойный зеленый коктейль, и тут как раз появился Алеша-шизик, схватил меня за руку и опять поволок. В глубине зала за автоматами по угадыванию результатов сложения цифр от 1 до 8 оказалась незаметная дверка, а за ней комнатенка, где расселись пятеро или шестеро переученных шизоидов, ковыряли в носах длинными пальцами и грызли ногти. Посреди стола валялся мой красный конверт и его содержимое. Шизи залопотали:

– Оу!… нет… Уф ха но вау катангенс параллакс еще бы да…

Неожиданно нашелся среди бесноватых и толмач.

– Гражданин Петр, – сказал он манерно. – Господа ведущие специалисты «Большого друга» интересуются – серьезны ли ваши намерения объективно очутиться на 37-ом кордоне?

– Эти намерения планируются, – также витиевато отразил я. – Вот завтра зайду на заседание Избирательного Сената, многое и уточнится. Но намерения пока… комплектно не воссоединились с возможностями.

Шизы переглянулись и заверещали.

– И… да еще… тридцать се… пф.. легально у… е.. через все…

– И мотивация гнилостная, – добавил я масла в угасающий очаг разума.

– Господин Петр, – чуть погасил движением пальцев бурю эмоций господин толмач. – Вопрос не прост. Ответ умом напет. Или сгнили, или смыли. Этот провал надю порвал. Надежду. Люди специалисты, – и толмач повел ладонью, а потонувшие в море знаний лбы закивали. – Люди помогли бы вам… бы вам сам…сами, но их кредо от деда, отца сына и внука – наука. Никакой боли насилия, да, это бессилие, но это и честь, чистоту помысла блесть. Блють, пока дають. Извините. Пусть мы, положим, не можем, но что же! Но жизнь положим. И честь, которой уже не весть. Кому умереть за это – черта их завета. Вам ли не знать.

Но решение за вами, быть или не быть у истоков оттока, крыть – продлив агонию света, или забыть, развернув теням детей, детям теней, нашему краю пропасть ответа.

Шизы безумно заверещали, а Алеша стал хлопать меня по плечам, гладить по волосам и полез обнимать то меня, то толмача. Я отшатнулся.

– Мы собрали весь разум края в кулак, – закончил остряк. – Но мы не имеем воли, она в отвале наших забот. Но вот вам знак – знак почтения и нашего вам служения, и что гражданин – идет.

«Идиот», – подумал я про себя и про того парня. Толмач вынул откуда-то из пуза, из мятых тертых травяных джинсов маленькую кордонку, какое-то по виду небольшое локальное устройство, и протянул ее мне. Шизы зашептались и стали скорбно кивать веками.

– У меня уже поклажи полно, – стал я отнекиваться, будто уже решил идти. – Штык, книга… «Дружок», – сморозил я. – Девушка-недотепа, монастырская мышь.

– Возьмите, – втолкнул мне в руку кордонку чудак. – Места мало. Будет не по себе, пригодится. Но решать за всех вам, как порученцу гражданина Акима и Доры – пропасть или неволя. Тартарары или татары. Вечный лед или мерзлоты северных нар. Спасибо.

– А где этот тридцать седьмой? – завопил я.

Зашумели, стали удивляться, сыпать шипящими. Толмач просто сказал:

– Четырнадцать на запад. Бывшая «Партизанская» после «Площади эволюции», – знает про ходку в метро, совершенно искренне изумился я. – Спасибо, – повторил толмач, – и семеро за столом вежливо поклонились, и каждый повторил попугаем: «Спас ибо се сибо…бо ба…».

А пошли бы вы все со своей спасибой, осерчал я, но вслух прокуковал: – И вам не хворать.

И вышел мимо читающих взвизгивающими, надрывными голосами стихи вон. И за мной засеменил Алеша. Где-то возле границ латинского квартала мы посидели, отдышались на колченогой, изукрашенной философемами скамье.

– Ты где проживаешь? – спросил я.

Алеша собрал всю волю:

– Д… рд…друг… – и указал грязным пальцем в сторону покосившегося сегодня холма.

– А куда ночевать, к Доре? – шизя отчаянно замотал в ответ головой.

– Ну, ладно, – согласился я. – Сночуемся в моей.

Я вынул картонку, подарок чудачья, и собрался стереть с нее пыль неизвестности, но парень с отчаянным умоляющим лицом помог мне убрать невесомое устройство во внутренний карман моей повидавшей и не таких уродов куртки.

– Пошли, на службу надо заглянуть, – скомандовал я. – Кушать хочешь? – и Алеша энергично закивал.

По дороге в придорожной харчевне-аптеке мы взяли несколько сушеных хлебцев с жаренной паприкой, гуманитарного жженого кубинского сахара и жбан хвощевого киселя. Алеша жевал с жадностью, похоже, ночью, раздавая печальную водку с хлебом, он сам не съел ни горбушки.

У входа в подвал Краеведческого поникший латышский стрелок сидел на шинели на земле и колдовал с затвором винтовки, стуча по ней каблуком огромного, стянутого с ноги ботинка.