— Тогда бал получится. Только никому ни слова. Обещаете? Организуем зрелище, которому просто цены не будет. Когда мы обе там появимся, никто не догадается, кто из нас кто.
Но
Если Сильвия и пришла на бал, то я ее там не видела. Равно как и никто другой. Ибо человек в маске и парике, исполнявший роль швейцара при входе в гостиную, шепнул мне: «Добрый вечер, мисс Сильвестр», а его напарник, могу ручаться, подмигнул, вручая белую карточку с напечатанным на ней словом «День».
Должна объяснить, что, поскольку двери дома были широко распахнуты настежь, киногруппа принимала всех, кто изъявил желание прийти. И еще: перед первым танцем девушки получали белую карточку, а мужчины — красную; на каждой из них было напечатано слово, вместе же они составляли хорошо известное выражение. Гостю предстояло найти свою пару, и с ней выйти на первый танец. Поэтому всех и просили прибыть точно в половине десятого, к самому началу.
Но пока я прокладывала путь среди гостей — Пьеро в остроконечных колпачках, ведьм с метлами, балерин, космонавтов, Гаев Фоксов, красных чертенят и конечно же дам и господ восемнадцатого века, мне стало ясно, что мисс Сильвестр не подчинилась указаниям своего жениха.
Ибо я то и дело слышала восхищенные шепотки: «Вот она… — Да нет же… — Она это! Я видела ее фотографию в этом платье…», а собравшиеся почтительно расступались, чтобы дать мне дорогу.
Должна признаться, что испытывала смешанные чувства. Наверно, каждая, кто оказалась бы на моем месте, не будучи писаной красавицей, в какой-то мере чувствовала бы себя Золушкой. Права оказалась мисс Сильвестр, этому зрелищу не было цены, ведь, с минутным запозданием явившись на бал, я представала в облике кинозвезды. Хотя этот розыгрыш был довольно безобиден, говорила я себе. Сильвия сама его придумала. Она, в самом деле простая душа, как говорит моя мама. И с неожиданно осенившим ее благородством она захотела, чтобы блеск славы осветил и меня.
Что и случилось. Я знала, что выгляжу как нельзя лучше. Понять не могу, почему она решила, будто цвет этого наряда ей не подходит, ибо материя отливала нежными бледно-лимонными оттенками; кринолин был забран в складки, а белоснежная нижняя юбка усеяна мелкими жемчужинками. Они же поблескивали и на каштановом парике, и даже на белой бархатной маске. Образ мисс Сильвестр дополнили длинные сережки, напоминающие прозрачные струйки воды, и затейливая вязь жемчужного ожерелья.
Тем не менее, я испытывала отнюдь не восторг и веселье. Мне стало стыдно. И сколько я ни убеждала себя, что причиной тому — старомодная зажатость школьной учительницы, меня не покидало чувство вины перед учениками, которых невольно обманывала. Откровенно говоря, я проснулась ночью, потому что из памяти не выходила последняя фраза мисс Сильвестр: «Только никому ни слова. Обещаете?» Я не могла забыть ее, ибо люди обычно утаивают только постыдные вещи.
Внезапно я остановилась, окончательно запутавшись в чувствах и восторга, и вины, и чего-то еще, ибо толпа вокруг меня растаяла и я оказалась на краю танцплощадки. В центре ее ждал Николас Пембертон. Может, потому, что он был хозяином бала, Николас не надел маски, да и маскарадным его костюм можно было назвать лишь условно. Его черные волосы были перехвачены красной в крапинку банданой, такой же платок красовался на шее, а за кожаным поясом торчала абордажная сабля. Все это удачно сочеталось с его смуглой разбойничьей внешностью, и, стоя посреди танцплощадки и отбивая ногой ритм в такт скрипкам, игравшим на галерее, он удивительно походил на настоящего пирата.
Пирата, от взгляда которого я просто похолодела. Увидев, что он улыбается, вопросительно вскинув брови, я тут же повернулась и кинулась обратно в толпу. Мужчина в наряде ковбоя схватил меня за руку и осведомился, не я ли его вторая половина, та «нитка», которая ищет «иголку»? Улыбнувшись, я отрицательно покачала головой. Помещение гудело от голосов, в толчее люди приподнимались на цыпочки, чтобы бросить взгляд поверх голов. На окнах висели бархатные театральные портьеры, а за цветочным бордюром возвышалась небольшая сцена.
Кому-то пришла в голову отличная идея развесить по стенам фотографии съемок; на потолке покачивались массивные бутафорские канделябры, а за высоким французским окном стояла половинка дилижанса в обивке полосатого бархата. Каким-то странным и причудливым образом тут смешивались прошлое и настоящее, подлинное и искусственное.
Я обратила на это внимание, и в ту же минуту мысли у меня окончательно смешались… Оставалось лишь растерянно тискать в руках белую карточку и озираться в поисках надежной гавани, в которой должен предстать неизвестный мистер Ночь.
Возникшая рядом «молния» осведомилась: что, по-моему, должно быть у нее на второй половине карточки?
— Наверно, «гром»? — предположила я, а она воскликнула:
— О, благодарю