Призрак Оперы

«Да, – сказал он мне, – иногда я сочиняю. Эту работу я начал двадцать лет назад. Когда она будет закончена, я возьму ее с собой в этот гроб и больше не проснусь». – «В таком случае надо работать как можно реже». – «Иногда я работаю пятнадцать дней и пятнадцать ночей кряду и тогда живу только музыкой, а потом отдыхаю годы». – «Не могли бы вы что-нибудь сыграть мне из вашего «Торжествующего Дон Жуана»?» – спросила я, думая доставить ему удовольствие и пытаясь преодолеть отвращение, овладевшее мною в комнате смерти. «Никогда не просите меня об этом, – отвечал он мрачно. – Этот «Дон Жуан» написан не на слова Лоренцо да Понте, и вдохновляло его не вино, не любовные интрижки и не порок, который в конце концов понес заслуженную Божью кару. Если хотите, я сыграю вам Моцарта, он заставит вас пролить прекрасные слезы и вызовет добропорядочные раздумья. А мой «Дон Жуан», Кристина, обжигает, хотя его и не испепелил небесный огонь!..»

Затем мы вернулись в гостиную, которую только что покинули.

Я заметила, что нигде в этом жилище не было зеркал. И собиралась сказать об этом, но Эрик сел за пианино, заметив: «Видите ли, Кристина, существует музыка до того ужасная, что она пожирает тех, кто с ней соприкасается. К счастью, вы еще не приобщились к такой музыке, иначе утратили бы свои свежие краски, и вас не узнали бы по возвращении в Париж. Будем петь оперу, Кристина Дое». Он сказал: «Будем петь оперу, Кристина Дое», словно бросал мне оскорбление.

Но у меня не было времени раздумывать над смыслом, который он вкладывал в свои слова. Мы сразу же начали дуэт из «Отелло», и над нами уже нависла катастрофа. На этот раз он предоставил мне партию Дездемоны, я пела с чувством такого неподдельного отчаяния и ужаса, какого не знала до сего дня. Вместо того чтобы сломить меня, соседство подобного партнера внушало мне величественный страх. События, жертвой которых я стала, странным образом сближали меня с замыслом поэта, и я находила интонации, которые восхитили бы музыканта. Его же голос гремел, мстительная душа выражалась в каждом звуке, придавая ему страшную силу. Любовь, ревность, ненависть наполняли все вокруг душераздирающими криками. Черная маска Эрика наводила на мысль о естественной маске венецианского мавра. Он казался живым воплощением Отелло. Я думала, он ударит меня, и я упаду под его ударами; а между тем я не делала ни малейшего движения, чтобы отстраниться от него, отвести его ярость, уклониться от нее, подобно робкой Дездемоне. Напротив, я, словно зачарованная, все приближалась к нему, меня как будто притягивала прелесть смерти в разгар небывалой страсти; но, прежде чем умереть, я хотела узнать, чтобы затем унести дивный образ в своем последнем взгляде, узнать неведомые черты, преображенные огнем вечного искусства. Я хотела увидеть лицо Голоса, и безотчетным движением, которое не подчинялось моей воле, ибо я уже не владела собой, мои проворные пальцы сорвали маску…

О ужас!.. Ужас!.. Ужас!..

Кристина умолкла при воспоминании об этом видении, которое она, казалось, все еще пыталась отстранить дрожащими руками, в то время как ночное эхо, повторявшее имя Эрика, трижды повторило теперь возглас: «Ужас! Ужас! Ужас!» Рауль с Кристиной, еще теснее прижавшись друг к другу под влиянием страшного рассказа, подняли глаза к звездам, сиявшим в тихом и ясном небе.

– Как странно, Кристина, – сказал Рауль, – эта ночь, такая спокойная и нежная, полна тяжких стонов. Можно подумать, что она горюет вместе с нами!

– Теперь, – ответила она, – когда вы узнаете секрет, ваш слух так же, как и мой, будет полниться стенаниями. – Содрогнувшись, она сжала заботливые руки Рауля в своих руках и продолжала: – Проживи я даже сто лет, в ушах у меня всегда будет звучать его нечеловеческий вопль, крик адской боли и ярости, когда это видение предстало моим расширившимся от ужаса глазам, я открыла рот, но кричать уже была не в силах.

О, Рауль! Как можно забыть об этом! Если в ушах у меня вечно теперь звучат его крики, то перед глазами неотступно стоит его лицо. Что за вид! Как суметь забыть о нем и как описать вам, чтобы вы могли себе его представить?.. Рауль, вы видели источенные веками черепа, и вполне возможно, что ночью в Перро вам довелось увидеть его голову мертвеца, если только вы не стали жертвой ужасного кошмара. К тому же на последнем костюмированном балу вы видели, как шествовала Красная смерть! Но все эти черепа оставались неподвижны, их немой ужас был неживой! Но представьте себе, если можете, ожившую вдруг маску Смерти, которая с помощью четырех черных отверстий – глаз, носа и рта – выражает неукротимый гнев, безудержную ярость дьявола, причем в пустых глазницах отсутствует взгляд, ибо, как я позже узнала, его горящие глаза можно увидеть лишь глубокой ночью… Плотно прижавшись к стене, я, должно быть, являла собой олицетворение Страха, как он олицетворял собой Безобразие.