Призрак оперы N-ска

— Ай эм музиколоджист! — радостно щебетала она вскоре на международном конгрессе в Лондоне. С тех пор Вореквицкая полностью посвятила себя музыколожеству; окончательно от страданий это не избавляло, но мириться с жизнью стало как-то полегче. Любившая оригинальничать, объектом своего изучения она выбрала музыку Яначека. К тому было несколько причин: во-первых, Сусанне Романовне очень нравились курорты Чехии; во-вторых, никто не вякнет о вредоносном увлечении буржуазной музыкой, поскольку с социалистической Чехословакией мы дружили — соответственно, и выезд туда оформить было по легче. Кроме того, музыка Леоша Яначека в N-ске, да и в России вообще практически не исполнялась — соответственно, можно было писать о ней любую околесицу безо всякого риска разоблачения. Кандидатская диссертация Вореквицкой называлась «Уменьшенные кварты как символы атеистического начала в „Глаголической мессе“ Яначека» и была защищена успешно; вышедшая затем книга «Целотонные ходы — носители народного юмора в опере Яначека „Катя Кабанова“» получила высокую оценку коллег; книга была вскоре издана на сербском, латышском и удмуртском языках.

Так и жила себе музыкологистка Вореквицкая в своей уютной яначековской нише, разъезжая по курортам (то бишь симпозиумам и конгрессам) и почти не участвуя в союзкомпозиторских баталиях: ей и так было хорошо. Она изучала творчество Яначека и тихо страдала.

…Однако сейчас Вореквицкая страдала не из-за Яначека… А вернее, как раз-таки из-за него… Она даже не знала, как бы это лучше сказать…

В общем, много сил и стараний приложила Сусанна Романовна для того, чтобы в N-ске была впервые исполнена Глаголическая месса Яначека. Был приглашен чешский дирижер Зденек Жапка (в недавнем прошлом — ученик N-ского профессора Писина); участие же в концерте оркестра N-ской филармонии, хора N-ского радио «Трудное детство» и солистов Флянова и Пустяковой оплатил Чешский культурный совет. Естественно, что титанические усилия Вореквицкой по организации концерта также были замечены и хорошо оплачены. И все бы было прекрасно, если бы не этот проклятый Мефодий Шульженко, написавший в своей рецензии на концерт о том, что хор и г-жа Пустякова пели нечисто, дирижер оказался вообще каким-то клоуном, а за весь концерт оркестр раза три, от силы, вступил «вместе» — но ни одну фразу закончить музыкантам вместе уже не удалось. В заключение своей статьи мерзавец еще и пофилософствовал — вот, мол, как жаль, что столь прекрасная музыка была впервые представлена в N-ске таким откровенно халтурным исполнением. Поспешившая на следующий день в Чешский культурный совет Вореквицкая была принята там более чем прохладно; заметочка Заремы Поддых-Заде «Волшебный мир Яначека», предусмотрительно захваченная теоретиком, кардинально улучшить ситуацию не смогла.

Именно после всех этих событий и оказалась Сусанна Романовна там, где мы ее заметили впервые — в кабинете товарища Пустова. И сейчас, после беседы с N-ским цветом композиторской мысли, ей было немного не по себе: она вспоминала, как зачитывалась критиками Шульженко, написанными — как говорила она маме по телефону — «ярко, достаточно нетрадиционно»… В общем, Вореквицкая страдала муками совести — для человека порядочного (каким, напомню, она и являлась) состояние вполне обычное. «Что же это за „акбар“ еще какой-то?» — вдруг подумала она и, кряхтя, полезла в книжный шкаф за энциклопедией.

* * *

…Когда Антон Флаконыч открыл глаза, он долго не мог понять, где находится и как здесь очутился: тело его, одетое в свежее, больничного покроя белье, покоилось в очень опрятной кровати — несколько, правда, казенного вида; душа же томилась догадками. «Видать, как следует дали вчера — ничегошеньки не помню… Дом отдыха? Санаторий?.. Кисловодск?.. Вот зараза!.. — трудно мыслил он. — А главное, интересно: с кем хоть пили-то?»

Тут вялая работа огурцовского разума была прервана появлением пожилой женщины в белом халате. Товарищ Огурцов попытался было скроить приветливую улыбку, но медсестра, сказав в его адрес что-то такое, чего Антон Флаконыч с перепою сразу и не понял, вышла. Вскоре, впрочем, она появилась вновь с огурцовской одеждой. Бросив ее на кровать, недружелюбная сестра сказала лишь: «Но чо, пребрал си са?» — и вышла опять.

«Нет, это не Кисловодск! — подумал Огурцов. — Украина, что ли? Или Белоруссия?»