Призрак оперы N-ска

Антон Флаконыч оделся, и медсестра молча отвела его в кабинет, где главным был пожилой лысый мужчина в белом халате и массивных очках. «Главврач!» — подумал Огурцов. — «То е просте пиян!» — сказала сестра, когда хозяин кабинета поднял на них глаза. «Точно: я на Украине! — решил Огурцов. — Киев?» — «Ходте преч!» — строго сказал главврач, указав директору N-ской оперы на дверь. «Нет, наверное, это Львов!» — заключил Антон Флаконыч и, придя в смятение еще большее, вышел на улицу. Перед туманным взором его предстал город: опрятный, красивый — но абсолютно незнакомый! Товарищ Огурцов, несколько растерянный, начал шарить по карманам в поисках сигарет. Нащупав в кармане какой-то картонный квиточек, он автоматически извлек его на свет и некоторое время тупо рассматривал, ничего не понимая: это был посадочный талон Аэрофлота. «Так я за границей!!! — осенило товарища Огурцова; он наконец-то вспомнил, что, являясь директором театра, отправился вместе с оперной труппой на гастроли за рубеж. — Но где же все? Где Бесноватый? Где театр?»

Бесцельно скитаясь по незнакомым улицам, Огурцов так и не смог восстановить в памяти тех событий, которые произошли с ним после посадки в самолет. Снедаемый страхом и отчаянием, он брел в неизвестном направлении.

А в оперной труппе, находившейся тем временем во французском городке Блюдаманже, царила обычная скандальная суета, традиционно сопровождавшая N-скую оперу на любых западных гастролях. Забастовал хор: его разместили в крохотных номерах провинциального отеля барачного типа — само собой разумеется, без обеда, но даже и без завтрака. Обещанные суточные же должны были выплатить в самом конце поездки. Голодные, вынужденные совершать часовые пешие рейды, чтобы добраться до театра на репетицию, артисты зароптали. «Что будем делать?» — почтительно изогнувшись, спросил Лапоть Юрьев у Бесноватого.

— А какие суточные у нас выписаны для хора? — поинтересовался Абдулла Урюкович. — Тридцать пять долларов?.. Гм… Хорошо: снимите по пять долларов с каждого и добавьте их оркестру! Что еще?

— «Тоску» сегодня петь некому… — робея, пролепетал Юрьев. — Дермантава заболел…

— Пусть поет Дазулин! — тут же распорядился Бесноватый.

— Да, но он в Голландии, поет по собственному контракту…

— Позвоните: пусть приедет!.. Что?!. Так и сказал, что не приедет?.. Гм… Ладно. Тогда скажите Мандулову: я доверяю ему сегодня вечером спеть Каварадосси! Ну и что: партии не знает! До спектакля еще семь часов — выучит! Партия короткая!..

В общем, творческая жизнь в N-ской опере кипела — и про Антона Флаконыча, торопливо высаженного в Братиславе, за полной того никчемностью и ненадобностью, никто и не вспоминал.

А с товарищем Огурцовым, который на чужбине, в отсутствие родного коллектива, совсем уже пал духом и пребывал в состоянии отчаяния просто безграничного, приключилось следующее: встав внезапно на месте, как вкопанный, он медленно затем осел на колени и начал истово креститься; на небритом его лице заиграла просветленная улыбка тихого идиота. Однако ошибается тот, кто решил, что Антон Флаконыч тронулся разумом — или, того хуже, вдруг уверовал в Бога; нет! Просто, незаметно для себя, в скитаниях своих товарищ Огурцов вышел на какую-то площадь — и неожиданно увидел… оперный театр.

«Спасен!.. Наши!.. — сбивчиво думал он, чуть ли не бегом устремившись к красивому зданию. — Так значит, мы в Одессе? Что за черт!» Как работник культуры с большим стажем, Огурцов знал и помнил прекрасное здание одесской оперы; но о том, что Братислава и Одесса гордятся абсолютно одинаковыми, одним и тем же архитектором выстроенными городскими оперными театрами, именно в силу своей принадлежности к касте культурных управленцев Антон Флаконыч знать, разумеется, не мог.

Приняв привычно-горделивую осанку, товарищ Огурцов вошел в театр со служебного входа, игнорируя охрану и лишь бросив на ходу: «Дзержински!.. Дзержински опера! Фром N-ск!» И здесь директору пришлось пережить еще один шок: охранники, выкрикивая что-то на совершенно дурацком, непонятном языке: «Кто сте?!» и «Чо би сте хцел?!»^[3], бесцеремонно его задержали. Тщетно кричал и объяснял им Огурцов: «Дзержински опера!.. N-ск!.. Директор!».. Внезапно, через стекло караулки, Огурцов увидел солиста N-ской оперы Егора Яновского. Неистово, на манер огромной скользкой рыбы, забившись в крепких руках охранников, Антон Флаконыч закричал: «Егор!.. Яновский!.. Где наши?!» — но тот шел мимо, как ни в чем не бывало. «Егорушка!» — отчаянно завизжал Огурцов вслед призраку спасения. Певец обернулся.

Читателю, возможно, будет небезынтересно знать, что это действительно был тенор Егор Яновский, еще не так давно служивший молодым солистом в N-ской опере. Но в силу, вероятно, недостаточного гражданского сознания и ограниченного интеллекта, он с резкой неприязнью воспринял мудрые и справедливые шаги Абдуллы Урюковича на посту художественного руководителя оперы — и вот уже три года, как работал и жил в Братиславе, разъезжая также по разным контрактам в Швейцарии, Германии, Бельгии и Австрии.