Призраки оставляют следы

Пришлось изрядно повозиться с задними дверьми, прежде чем из полумрака прохладного коридора они наконец выбрались на скрипучее шаткое крыльцо. Патологоанатом не переставал удивляться, что кто-то додумался прикрыть за ним двери, и поругивал санитарку, помогавшую на вскрытии.

– Дверь-то снаружи была припёрта чем-то! – укорил его Ковшов.

– Разве? – путался совсем смутившийся Дынин. – Ничего не понимаю…

Лунная ночь встретила их настороженным шумом деревьев, раскачивающихся под порывами ветра. Стало жутковато. Патологоанатом жался к Ковшову и ёжился; ничего на себя не набросив, он так и оставался в кровавом халате.

– Куда? – окинул взглядом больничный двор Ковшов.

– Тут недалеко, – всё же шагнул первым Дынин.

Морг располагался в глубине запущенного двора, в старом деревянном сарае, привалившемся к так же покосившемуся забору. Так они и стояли, будто набравшиеся до риз пьянчуги, боящиеся расстаться, чтобы не упасть. Голый столб с тусклой электрической лампочкой под жестяным колпаком, периодически издававшем скрежет, довершал убожество.

– Илья Артурович! – нагнал их внезапный крик сзади. – Никак меня забыли?

– Петровна! – взвился Дынин. – Чего это с дверью?.. Зачем ты её прикрыла?

– Я здесь, – догнала их старушка. – Водички божьей напилась и сил прибавилось. А двери и не касалась.

– Ты не понадобишься, – остановил её патологоанатом. – Возвращайся.

– Она пулю видела? – перебил его Ковшов.

– Нет.

– Пусть идёт. А милиционер где?

– Дубель при морге оставался, – начал оглядываться Дынин. – При входе.

– Не заметил. Испугался, что ли?

– Верующий он, – опустил тот голову. – Развёл мне целую философию. Нельзя, мол, отдавшего Богу душу мучить…

– Это милиционер-то!

– Вот… – растерянно опустил руки патологоанатом.

– Идиллия, – хмыкнул Ковшов. – Каримову сказать, тот его в три шеи!..

– Что вы!

– А куда он сейчас-то запропастился? Удрал?

Будто услышав их голоса, из темноты возник чёрный силуэт.

– Смотрите! – ткнул пальцем Дынин.

– Илья Артурович, это я. Дубель.

– Вы что же пост покинули? – обрадовался тот. – Я вам велел…

– А чего там стоять? Кого охранять? – приблизился милиционер. – Кому мёртвые нужны?

– Товарищ постовой! – Ковшов возмутился так, что милиционер опешил. – Что себе позволяете?

– Да не убудет, – разглядел гражданского тот. – Самоубийц-то и в народе не милуют…

– Вам было приказано!.. – взвился Ковшов, но на него наткнулась старушка, едва поспевавшая за ними, и гнев пропал сам собой. – Пошли дальше, – безразлично махнул рукой Данила.

Худющий милиционер присоединился к старушке, и они о чём-то зашептались за спиной Ковшова.

– Петровна, ты мне страха-то не наводи и так спина мокрая, – донеслось до Данилы.

– Какие страхи, какие страхи, милок? – успокаивала его старушка. – Тут уж бояться нечего. То, что к полуночи они все слетаются, ещё прабабка моя, Ниловна, сказывала. Но вреда, не боись, не причиняют… Нам-то что их опасаться? Мы покойника обмываем, в последний путь собираем… Нам что? Мы слуги и помощники…

– Разве вспомнить, сколько за всю жизнь-то накуролесил? – жаловался долговязый. – Может, где и того… Но дело служивое, по приказу. А, Петровна?..

– Не твоя вина, милок. Коль по приказу, тому и отвечать.

В морге было ещё темней, и Дынин споткнулся у входа, пропустив вперёд Ковшова. Тот включил фонарик, взятый у Дубеля.

От входной двери в глубину морга уходили грубо сколоченные полусгнившие стеллажи, почерневшие от времени. Они были пусты, но местами в глаза бросались остатки всевозможного медицинского оборудования, пришедшего в негодность: носилки без одной ручки, сундук с красным крестом на боку, пара респираторов вперемежку с несколькими противогазами и прочая рухлядь. Почти обвыкнув, Данила вдруг вздрогнул от пластмассовых розовых конечностей, бывших когда-то подобием человеческого скелета – наглядным пособием для студентов. Чертыхнувшись, он направил луч фонарика вперёд, где в центре помещения высился громоздкий стол в виде постамента. Над ним тускло горел свет. Внизу разверзлось тело, когда-то бывшее человеком. И признаков никаких, что это принадлежало метавшемуся в избе живому Топоркову, только знакомая запрокинутая патлатая голова. Запах ударил в нос. Перехватило дыхание. «Так вот, оказывается, какова она, Голгофа!..» – тоскливо мелькнуло в сознании Данилы.

Он, хотя и подтрунивал над другими, не переносил вынужденных визитов в эти казённые дома. Морги и обыски претили его натуре. По своей воле он их избегал, считал – каждому своё. Он профессионал, следователь, его дело раскрывать преступления, уличать преступника, собирать и анализировать факты и доказательства. Его идеала, великого сыщика Шерлока Холмса, знаток сыскного хобби Конан Дойль никогда не загонял в морг, какие бы загадочные преступления тот ни расследовал. Колдовать над телом жертвы – удел эксперта. Ему и карты в руки. Никто не мог переубедить Данилу в этом, даже начальство. Но следователь – лицо подчинённое, сам он до начальства не дорос, поэтому приходилось терпеть.