Призраки прошлого

— И могу я узнать, почему вместо учений в Темном лесу, ты здесь?

— Ты тоже здесь, — хмыкнула полукровка.

— У меня была встреча с отцом.

— А, значит, он все-таки отправляет тебя за илларской дрянью?

— Меня всегда удивляло, откуда в тебе такая ненависть? Насколько я знаю, принцесса Алатея тебе ничего не сделала.

— Вот именно, что ты не знаешь. И твоя распрекрасная принцесса всячески унижала меня в Снежных песках, не уставая напоминать, что я сирота. Забавно, теперь она сирота, и я могу со спокойной совестью теперь унижать ее. Спасибо твоей мамочке.

Ее злые слова понизили температуру в комнате на несколько градусов. Самира брякнула не подумав, а осознав, тут же пожалела об этом.

— Прости меня, — прошептала она. — Прости, я не хотела…

— Да, ты никогда не хочешь, это получается само собой. А ты, так вроде бы и не причем. Хорошая отговорка, чтобы прикрыть злость.

— Прости.

— Ты много лжешь, Сэм. Притворяешься перед всеми, перед отцом, матерью. Приходишь ко мне, зачем?

— Потому что я люблю тебя, — просто ответила принцесса.

— Нет, не любишь. И боюсь, ты никого не любишь, даже себя. Остановись, Сэм, иначе это может плохо закончиться.

— А может, я так себя веду, потому что меня здесь никто не любит? — снова разозлившись, выкрикнула она.

— Не гневи богов, — осадил он ее. — Родители в тебе души не чают.

— Да, родители меня любят, настолько, что матери даже не интересно, что творится у меня в душе. Думаешь, я не знаю о ее тайной комнатке, комнате Лин, которую она до сих пор заполняет подарками.

— Что ты такое несешь? — повернулся он к ней.

— Правду. Я говорю правду, о моей распрекрасной мамочке, которая первая лицемерка в Арвитане…

Она не успела договорить, Дэйтон схватил ее за плечи и сжал так сильно, с такой яростью, что она испугалась того предупреждения, сказавшего слишком о многом, что полыхнуло в его глазах.

— Никогда не смей так говорить о своей матери, никогда! Ты не знаешь, через что она прошла, как боролась за твою жизнь, ты ничего не знаешь маленькая, избалованная дрянь.

И он оттолкнул ее, бросил на кровать, и пошел в ванную.

— Когда я вернусь, чтобы тебя здесь не было. Поняла?

Он захлопнул дверь, а она расплакалась, глупо и постыдно, от боли, напряжения, обиды. С той же обидой она посмотрела на дверь, и захотела ее испепелить, уничтожить одним взглядом, и ему… ему она хотела причинить боль, такую же, как он каждый день причинял ей, своим жестоким равнодушием.

Сколько себя помнила, Самира любила своего брата. Впрочем, братом ее он считался только номинально. Все знали, кем был его настоящий отец, даже он сам это знал. И знал о ее чувствах к нему и тяготился ими. А она страдала, страдала и злилась, ненавидела всех, и мстила. Крутила романы с каждым более-менее приличным кавалером, даже Мейер перед ней не устоял, а ведь он был Тенью Дэйтона, его лучшим другом. И она развлекалась с ним на этой самой постели. А потом рыдала под струями душа, пытаясь смыть с себя его прикосновения, потому что они были ей противны, все противно, даже сама себе она была противна. И никто ничего не замечал.

Когда отец узнал, то заставил Дэйтона разорвать связь, сослал Мейера в какую-то глушь без права возвращения в столицу, приставил к ней нянек, отправил учиться в школу магии, она видела, как он был в ней разочарован. Но его разочарование не трогало ее. Отец тоже лгал, ей, Дэйтону, Кирану, даже матери. Они оба играли в незнание, оба притворялись, что простили друг друга, что забыли, что между ними все хорошо, играли в любящую семью, которой давно уже не было.

Нет, она знала, конечно, что отец безумно любит мать, и она любит не меньше, но все остальное… Когда-то они верили, что Самира спасет их, уймет боль, вернет прошлое, или затмит его. Она тоже верила, или очень хотела верить. Но вся правда была в том, что между ними, огромной стеной, стояла тайна, которую они привыкли не замечать, и никто так и не смог забыть это самое прошлое.

Она ненавидела их за это, всех ненавидела, даже себя, и только с Дэйтоном была настоящей, такой, какая есть, злая, жестокая, обнаженная душа, которая была ему не нужна.

В какой-то момент собственные переживания перекрыли настолько, что она забыла про контроль, и чужая лавина чувств ворвалась в сознание, вызвав взрыв острой боли в голове. Девушка застонала, схватилась за голову, и упала бы, если бы Дэйтон вовремя не появился, не подхватил.

— Дыши, просто дыши, — шептал он, откинув волосы с лица.

— Не могу, — крикнула от боли она. Даже говорить, дышать было больно. Чужие чувства накрывали ее, проникали в мозг, в тело, их было столько, что она начала тонуть. — Не могу.

— Сосредоточься, сосредоточься на мне. Самира! — он тряхнул ее, причиняя физическую боль, чтобы она поняла, почувствовала ее, ухватилась. И она услышала, поддалась, пошла за громкими окриками, испуганно сжалась, почувствовав его эмоции.

Он злился, был обижен, но больше испуган, испуган за нее. И да, он ее жалел. Сейчас, когда застал приступ, эта жалость оглушала, и отрезвляла одновременно.