Редко встречаются люди, которые могут толково рассказать о своей болезни. Обычно больной жалуется на боли, легко перескакивает с одного на другое, подробно останавливается на деталях или обстоятельствах, которые подчас не имеют отношения к заболеванию. А прервать его рассказ нельзя — человек может замкнуться. Сбор сведений о болезни (анамнез заболевания) является своего рода искусством, и владеют им далеко не все врачи. Этому искусству учатся, прежде всего, у постели больного, при обходах и клинических разборах. Помню и краснею до сих пор за один случай.
Вместе со студентом Федоровым, будущим патологоанатомом, мы беседовали — это был наш первый опыт — с одной больной, поступившей в клинику с воспалением желчного пузыря. Больная охотно отвечала на наши вопросы, которые мы подготовили в тот раз не сами, а списали со стандартной формы истории болезни. В конце ее значился вопрос:
— Вы, молодые люди, понимаете, о чем говорите?
— Конечно, понимаем, — отвечаем с некоторой заминкой.
— Ну, тогда говорить нам больше не о чем. Вы, вы… либо невежды, либо циники!
На глазах у нее появились слезы. Тут уж мы растерялись. Видя наше искреннее смущение, больная сменила гнев на милость.
— Дорогие коллеги, — сказала она. — Я еще пока жива, поэтому вскрытию не подвергалась. А аутопсия — это вскрытие, которое производится в секционном зале для установления причины смерти больного…
Сгорая от стыда, не зная, куда девать глаза, мы просим простить нас и, если можно, никому не рассказывать об этом случае.
В клинике Кончаловского широко применялись новейшие методы исследования и лечения больных. Любимым его делом была патология органов малоизученной тогда брюшной полости. В тот период операции на сердце еще не проводились, и профессор говорил:
— Не интересен этот раздел патологии. Ну, поставишь диагноз — порок сердца, а дальше что?
Он немало сделал в изучении патологии органов пищеварения: классически описал язвенную болезнь желудка и двенадцатиперстной кишки, подчеркнув наличие функциональной стадии этого заболевания — «прелюдии язвы», которая тогда была накрепко забыта клиницистами. Максим Петрович первым в мировой науке охарактеризовал язвенную болезнь как общее заболевание организма, а не как местный процесс. Анализируя причины язвенной болезни, он придавал большое значение неблагоприятным условиям жизни, отрицательным эмоциям и сильным нервным переживаниям. Положения, высказанные профессором об этиологии язвенной болезни, сохраняют свою силу и в настоящее время.
Широк и разносторонен был круг научных интересов М. П. Кончаловского. Одним из первых ученых-клиницистов он понял необходимость разрабатывать научные проблемы вместе с представителями других специальностей. На протяжении многих лет Максим Петрович работал совместно с одним из талантливых учеников академика Павлова — И. П. Разенковым. Особенно глубоко осуществился этот контакт, когда Кончаловский возглавил терапевтическую клинику Всесоюзного института экспериментальной медицины. Коллектив ее проводил свои научные исследования в тесном сотрудничестве с работниками лаборатории Разенкова.
Максим Петрович не переставал радоваться сближению хирургов с терапевтами, сглаживанию ранее существовавшего «антагонизма» между ними. Он не уставал повторять нам: «Хирург обязан быть хорошим терапевтом. Ведь операция — это только этап, эпизод в общем лечении больного».
Он резко восставал против необоснованных резекций желудка, считая эту операцию нефизиологичной.
«При удалении желудка, — писал он, — имеет значение не только выпадение его секреторной, химической функции, но даже в еще большей степени — исчезновение желудка, как полости, с определенным мышечным механизмом».
Имел Кончаловский свой твердый взгляд и на лечение желчнокаменной болезни. Хирургическое вмешательство при этом заболевании он считал возможным только в том случае, если больному не помогало двукратное лечение на курорте. Хирурги же нередко настаивали на необходимости расширить показания к операции, особенно когда в желчном пузыре обнаруживали камни. Максим Петрович не соглашался с такой точкой зрения и приводил случай из своей практики: