Призвание варяга (von Benckendorff) (СИ)

"Сто дней" застали меня в Париже и мой отряд отступил вместе с Блюхером. Как чисто егерская часть, мы были с пруссаками при Линьи и удирали по дороге на Вавр от наседающих якобинцев. Надо сказать, что с Блюхером у меня не сложилось, — тот имел на меня зуб за то, что "я увел у него" Винценгероде. В итоге тот так и застрял на Северном фронте, а потом не вернулся, когда тут стало жарко.

В оправданье скажу, что мы стали лучшим десантом союзников и нас не пустили от берега. Мы так и прошли на Гавр и там и встретили победную весть.

Там, где мы стояли, был курорт в сравнении с адом Парижа, но еще б один штурм означил, что латыши с эстонцами кончились. И если у Блюхера была его правда, у нас — своя.

Поэтому, когда пруссак пошел к Веллингтону, он с радостью простился со мной:

— Ты мастер на фокусы, — сделай-ка, чтоб якобинцы не знали, куда я ушел. А удержишь Груши у себя, — за мною голштинское.

Я тут же принялся за решение сей задачи. Я согнал католиков на строительство циклопического палаточного городка. На центральной площади сего лагеря был вывешен русский штандарт и родовой стяг Витгенштейнов, с окрестных же сел я согнал баб "для русских господ офицеров". Им мы объясняли, что "Витгенштейн вышел из Померании.

Тут есть одна языковая тонкость. Любой немец с закрытыми глазами укажет вам Померанию. А если добавить, что сие — "прусская Померания" (а не шведская), речь о "зоне Кольберга", или по-польски — Колобжега. Именно в Кольберге и квартировал Витгенштейн. До Ватерлоо тысяча верст пути, иль месячный переход. Не поняли шутки?

А ларчик — прост. Для французов "Померания" — не историческая область, но — скорее "поморье". (Обыденный, но — неточный перевод с языка на язык!) Для немца "Померания" — имя собственное (с большой буквы), для французов нарицательное (с маленькой). Но у немцев-то все существительные пишутся с большой и посему подмены не ощущается! А что для француза "прусская померания"? Это — Ганновер! Это сразу на восток от Голландии! Сто верст. Три дня марша. Кавалерия будет раньше.

После Ватерлоо мне достались бесценные образцы переписки меж Бонапартом и несчастным Груши. Маршал известил Императора, что "Витгенштейн вышел из померании.

Император ответил, что знает, что "Витгенштейн в Померании". Что же касается его намерений, "я верю, что вы успеете разбить Блюхера к тому времени (выделено Антихристом), иль я подыщу себе иного помощника.

Думаю, что Император счел своего маршала дураком, а тот облился холодным потом, решив, что его "бросили на съедение волкам.

Когда Груши прибыл к Вавру, обнаружил за рекой траншеи, уходящие за горизонт, увидал моих егерей с витгенштейновскими штандартами и услыхал страсти про реквизицию местных баб, он так растерялся, что стал строить редуты, готовясь к круговой обороне.

Будучи хорошим слугой, он не решался сказать господину столь страшную весть и признался лишь после того, как Наполеон обещался удавить его на вожжах, если тот не явится к Ватерлоо.

Не знаю, рехнулся ли Бонапарт, услыхав, как Груши ждет атаки от Витгенштейна, но это его здорово подкосило. Говорят, он стал хихикать, как ненормальный. А обо мне с той поры ходят легенды.

Одна из них касалась моего участия в турецком походе 1829 года. События декабря 1825 года показали врагам раскол в русском обществе и Турция с Персией немедля напали на нас. Против турок был выставлен Витгенштейн, а против персов — Ермолов. Если к Ермолову нет претензий и после войны он стал московским генерал-губернатором (сие — доходнейший губернаторский пост Империи), Витгенштейн придержал латышей.

А царствование Nicola было еще непрочным, — над Варшавой сгущались тучи. Тогда Государь вызвал меня и сказал:

— Пусть Дибич берет Дунайскую армию, а ты — при нем с особыми полномочиями. Пусть ты не лучший Волк, но ты — Лис Империи. Бери с собой кого хочешь, но привези мне Олегов щит и врата Цареграда!

Приказ Его Величества не обсуждается. Я поднял Рижский конно-егерский и во главе нашего "родового" полка выступил.

Положение на Дунае было ужасным. Робость Витгенштейна, да аресты, вызванные декабрьскими событиями, уронили дух армии ниже некуда. В Кирасирской в день моего приезда никто на ногах не стоял — пьяны в усмерть!

Кирасиры — особая каста даже внутри кавалерии. Если драгуны крестьяне нашего круга, уланы — крепостные помещиков, гусары — приказчики из трактиров, да лавок, кирасиры — с заводов и фабрик.

Кирасир знает, что дни его сочтены. Его удел — таранить каре. Нет силы, способной удержать на штыке кирасирский центнер, да еще тонну его мерина! Тактика тут проста, — колонна идет на разбег и все, что окажется перед ней, будет растоптано в пыль. Вместе с первыми рядами самих кирасир…

Посему есть обычай, — комвзводов перед делом тянут бумажки: кому где идти. Те, кому выпала голова трех третей — пишут духовную и пьют, сколько смогут. После первой атаки, все кто выжил в первой трети, идут в хвост колонны и так три раза. А четырежды на дню кирасиры не ходят. Традиция. Немудрено, что все они — алкоголики.

Прибыв к кирасирам, я сказал: