Имъ овладѣло невыразимое нетерпѣніе; онъ сталъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, каждую минуту обращая глаза на дверь, черезъ которую сегодня ночью входилъ и выходилъ другой, тогда какъ для него она была заперта; онъ напряженно прислушивался къ каждому звуку. Но ничего не было слышно,-- ничего, кромѣ соннаго жужжанія мухи; даже стѣнные часы въ старинномъ высокомъ деревянномъ футлярѣ сегодня не шли, стрѣлка остановилась ночью.
Онъ прижалъ руки къ своимъ бьющимся вискамъ; ему казалось, что онъ сойдетъ съ ума, если еще продлится эта мука. Потомъ ему пришла мысль, ужаснѣе всѣхъ прежнихъ. Можетъ быть она боится его? Можетъ быть стыдъ удерживаетъ ее отъ встрѣчи съ человѣкомъ, на груди котораго билось вчера ея сердце, чей поцѣлуй она приняла и возвратила? Нѣтъ, нѣтъ, тысячу разъ нѣтъ! Что бы ни удаляло ее отъ него, только не это, никакъ не это! Думать такъ -- значитъ оскорблять ее, гордую женщину! Она способна скорѣе умереть, чѣмъ согласиться на безчестную жизнь. Можетъ быть она больна при смерти, безъ помощи, одна...
Въ эту минуту послышался голосокъ Гретхенъ: "мама, я хочу съ тобой, возьми меня съ собой къ дядѣ Готтгольду, я хочу поздороваться съ дядей Готтгольдомъ", а потомъ тихій, уговаривающій голосъ Цециліи; дверь отворилась -- и она вошла.
Готтгольдъ бросился къ ней, но успѣлъ сдѣлать только нѣсколько шаговъ. Она подняла обѣ руки съ выраженіемъ трогательной мольбы, и та же трогательная мольба выражалась въ ея большихъ, полныхъ слезъ глазахъ и въ каждой чертѣ прелестнаго, покрытаго смертельной блѣдностью лица. Съ этимъ молящимъ жестомъ она подошла къ нему и наконецъ дрожащими губами, едва слышно, проговорила:
-- Простишь ли ты меня, Готтгольдъ?
У него не было силъ отвѣчать; этотъ жестъ, это выраженіе, эти слова -- все это говорило ему, что, такъ или иначе, для него все погибло.
Ему стало страшно больно, а потомъ сердце его закипѣло отъ гнѣва; онъ захохоталъ.
-- Такъ вотъ твое мужество, вотъ все на что у тебя достало силы!
Руки ея опустились, вѣки сомкнулись, но всему лицу прошла судорожная дрожь, она трепетала всѣмъ тѣломъ.
-- Нѣтъ, Готтгольдъ, не все. Но благодарю тебя за то, что ты такъ сердишься; иначе я не могла бы этого сдѣлать. Нѣтъ, не смотри на меня такъ! Лучше смѣйся, какъ ты сейчасъ смѣялся! Что же дѣлать человѣку какъ не смѣяться, когда любящая его, какъ онъ полагаетъ, женщина приходитъ и говоритъ...
-- Не нужно, вскричалъ Готтгольдъ,-- зачѣмъ говорить? это непостижимо, но понятно и безъ словъ.
Онъ пошелъ къ двери.
-- Готтгольдъ!
Въ голосѣ ея слышалось отчаяніе; молодой человѣкъ оставилъ ручку двери.
-- Цецилія, можетъ ли это быть? И испугалъ тебя своей горячностью, этого никогда больше не будетъ. Скажи мнѣ только одно слово; скажи, что любишь меня, и я перенесу все остальное;-- все остальное для меня ничего незначитъ; все это придетъ само собою; по отпустить меня такъ -- нѣтъ, ты не сдѣлаешь этого!
Напрасно искалъ онъ въ ея лицѣ отвѣта. Всѣ ея черты словно застыли въ какой-то странной, ужасной улыбкѣ.
-- Нѣтъ, сказала она,-- такъ не отпущу; не отпущу до тѣхъ поръ, пока ты не дашь мнѣ, обѣщанія, что спасешь моего мужа, котораго я люблю его и уважаю и съ которымъ я не могу и не хочу разстаться.
Она выговаривала слова медленно, беззвучно, какъ выученный наизуетъ урокъ, и вдругъ остановилась, какъ спутавшаяся школьница.
-- Что значитъ эта комедія?
Въ эту минуту отворилась дверь изъ спальни, показалась кудрявая головка заглядывающей Гретхенъ, а потомъ и сама она прыгнула къ матери. Цецилія прижала ребенка къ себѣ; вмѣсто прежней блѣдности ея лицо покрылось яркимъ лихорадочнымъ румянцемъ, и она торопливо продолжала: "онъ банкротъ, если только ты не спасешь его. Дѣло въ... въ..."
Она выпустила Гретхенъ, и схватилась руками за лобъ.
-- Мама! Мама! закричала Гретхенъ и принялась громко плакать, когда Готтгольдъ повелъ шатающуюся Цецилію къ ближайшему стулу.
-- Что такое съ моей женой? спросилъ Брандовъ.
Готтгольдъ не слыхалъ, какъ тотъ вошелъ. Цецилія при первомъ звукѣ его голоса высвободилась изъ рукъ Готтгольда и стояла теперь между нимъ и своимъ мужемъ, безъ опоры, прижавъ къ себѣ ребенка, блѣдная какъ смерть; но лицо ея выражало страшную рѣшимость, а въ тихомъ голосѣ слышалась твердость, когда, поднявъ глаза на мужа, она сказала:
-- Онъ знаетъ и сдѣлаетъ все.
Она обратилась къ Готтгольду.
-- Неправда ли, Готтгольдъ, ради нашей старой дружбы, ты это сдѣлаешь?.. Прощай, Готтгольдъ: мы больше не увидимся.
Она протянула ему холодную, какъ ледъ, руку, взяла на руки Гретхенъ и не оборачиваясь вышла изъ комнаты: а Гретхенъ, протянувъ черезъ ея плечо свои рученки Готтгольду, кричала: "принеси мнѣ сегодня что нибудь хорошенькое, дядя Готтгольдъ! Слышишь, дядя?"
XVI.
-- Какъ это женщины изъ всего дѣлаютъ трагедію! воскликнулъ Брандовъ.-- Да это просто мука! сама вызвалась, а теперь -- впрочемъ развѣ отъ нихъ можно требовать послѣдовательности?
-- А чего ты требуешь отъ меня? спросилъ Готтгольдъ.
Онъ сѣлъ къ столу, а Брандовъ между тѣмъ безпокойно ходилъ но комнатѣ взадъ и впередъ, хватаясь то за то, то за другое дѣло.