Про Ивана Хвата, русского солдата

И вытаскивает из ранца своего холщового… мыла кусок, да его колдуну и протягивает. Тот мыло увидал, побурел как рак и под хохот громогласный почал его жрать. А солдат взял в пиво пороху, табаку намешал толику зело немалую и подаёт кружищу колдуну, чтобы тот мыло запивал.

Насилу доел да допил угощеньица солдатского этот лихоманец, а потом за брюхо он схватился и стрелою вон выхватился. Только его там и видали.

А и не жалко было ни мало. Хмурая-то рожа на свадьбе не дюже гожа. Там веселье подавай — пой, пляши и наливай!

Попировал Иван на свадьбе той в своё удовольствие, да и далее себе пошёл. И приключилася с нашим отставником оказия одна вскоре. Проходил он ввечеру́ лесом дремучим, а тут глядь — раскудрить твою в раскаряку! — шестеро мордоворотов из чащобы выскакивают. Ивана они враз окружают, а сами злые такие, мордастые, всклокоченные — на разбойников очень похожие. У всех в руках дубьё да рогатины, чуток не так рыпнешься — тут тебе и мат!

— Ты кто такой, а? — рявкнул самый нахальный из негодяев, всенепременно, что ихний главарь, — Пошто по лесу нашему блукаешь? Рази ж ты не знаешь, что тут деньга за проход взимается? А ну-ка, вывёртывай, давай, карманы да сапоги живо сымай! Ну!

И дубиной суковатой на вояку нашего замахнулся.

Ну, тот-то не слишком и оробел — и не в таких ведь бывал он переделках. А всё же одному супротив полдюжины как сдюжить? У них вон в руках дреколье, а у Ивана кулаки лишь голые…

— Ну что же, — чешет солдатик непужливый себе затылок, — коли надо, могу и заплатить. Сапоги у меня новые, ноги лишь мне натёрли. Берите, не жалко. А насчёт деньжат, — и он рубль вынает из кармана, — так у меня рубе́ль имеется серебряный, да не простой, а вона какой!

— И чего ж в нём такого особенного? — удивляется главарь, глаза на солдатов кругляк вылупляя, — Эка невидаль! Вовсе он у тебя обыкновенный…

— Э, нет, — качает головой Ванька, — энта деньга волшебная. Рупь неразменный! Мне его это… в Туретчине один колдун заговорил. Кому его за чё-нибудь ни дай — завсегда ко мне возвращается. Ага.

— Врёшь! — оторопел верзила, слюну глотая. — Быть того не могёт! Сочиняешь!

Да и прочие лиходеи изобразили на рожах удивление: захмыкали они, закрякали, загундели да забухтели — и верили такому диву и в то же время не верили…

— А давай-ка проверим, — предлагает ветеран боевой, не моргнув глазом, — Я те рубе́ль отдам, а ты мне какую-нибудь нефиговину… да вот эту палку хотя бы, — и он на дубину главарёву указывает, — Убедишься враз, что деньга сия к хозяину возвертается.

— Хэ! — осклабился разбойник, — А чо — годно. Но смотри у меня, коли ты посмеяться над нами вздумал — то сразу тебе тут и каюк! Кидай, давай, сюда рубль!

Подкинул Иван монету свою серебряную, и та, звеня, над башкою главарёвой взлетела. И едва лишь верзила лапой волосатой её цапнул, как Ваня дубину из его длани — хвать. Крутанулся он молниеносно, да так огрел татя его же дубиною по маклыге, что тот с ног долой брык — и копыта откинул.

Остатние пятеро лихоманцев попытались было на Ивана напасть да с ним расквитаться — да куда там. Известно ведь — русский солдат супостату не брат! — ни вашим, ни нашим не сравняться с ним в рукопашной. И минуты даже не пролетело, как отметелил Ваня всех злодеев: такого они от него стрекача задали, что только пятки засверкали. Добро ещё, что был он хромой, в беге не дюже спорый, а то бы расплатилися они за разбой головой.

Да и так ладно — глядишь, ужо не будет повадно.

Поднял Иван рубль свой, из лапищи главарёвой выпавший, в карман его поклал и таково сказал:

— Ну вот, как я и говорил, так оно и случилось — имение моё ко мне возвратилось. Рупь сей ведь не простой, а заслуженный, и думан он не для воровских душ.

Крякнул служивый, разгладил свои усы и далее идти навострился. А уже стемнело-то почти. И вот шёл солдат по дороженьке той нехоженой, да и заблудился. Вроде как сбился он с невидного пути. Но на его счастье месяц тут из-за туч выглянул. Узрел Иван тропиночку невеликую и по ней вперёд двинул. Да приходит вскорости на берег озера лесного. А озеро такое тихое, кувшинками по берегам покрытое и в обе стороны зело вытянутое. Смотрит наш ходок, а посередь водной преграды сей широкой на ту сторону перекинут мосток, из брёвнышек кем-то сколоченный. Невысоко, значит, этак над водою…

Потопал солдат по мосточку, идёт — скрип, скрип — и только до середины он добрёл, как вдруг забулькотело чегось в пучине, и выхватывается неожиданно из воды дикий видом страшилина. На человека он малость смахивал, а ещё больше на жабу громадную: с корову был величиною, сам пузатый такой, зелёный, а глазищи пучеглазые он имел и красные. Ощерило чудище пасть, а у него зубищ острющих там два ряда. Ну, как словно у пилы зубья-то, ага!

Остановился Иван как вкопанный, на тварь невидальную вылупился, а жаболюдь хохотнул зловеще да ему и говорит:

— Беги, солдатик, назад. Успеешь — твой фарт, не успеешь — утоплю тебя в омуте на фиг!