Про котов и некотов

Ринат, в отличие от Саввы, сначала производил благоприятное впечатление: высокий, стройный, скромно, но прилично одетый, он держался уверенно, много говорил о лингвистике и казался умным человеком. Но вскоре становилось понятно, что это большой лентяй, который любит потрепаться, но совсем не любит работать. Занятия по исторической грамматике превращались непонятно во что: сначала Ринат опаздывал минут на -дцать, потом рассказывал анекдоты, потом произносил пару умных фраз, давал какое-нибудь задание и уходил курить, иногда до конца пары. И его компетенция, увы, начинала казаться фикцией. Попугая ведь тоже можно научить повторять слова за людьми, так и некоторые двуногие в аспирантуре, например, нахватывались фраз, терминов, проблемных вопросов, а потом повторяли их с попугайской регулярностью и неосмысленностью.

Он, как и мы с Володей, защитился не в аспирантуре, а позже. Но мы не особенно страдали из-за этого, хотя было обидно на третьем году обучения в РГПУ (ЛГПИ) узнать от петербургских корифеев (профессоров кафедр романской филологии и русского языка), что темы наших диссертаций недиссертабельны. Наши научные братья и сёстры, даже «молочные», то есть аспиранты у одного научного руководителя, благополучно защитились. Ну, относительно благополучно, не случайно же процедуру защиты народ назвал «два часа позора», но всё-таки получили вожделенную учёную степень.

Приехав в Тобольск, мы, как говорит молодёжь, забили на это, стали преподавать, жить интересной жизнью. Своим студентам я давала такие темы курсовых и дипломных, чтобы самой как можно лучше разобраться в них. Больше всего мне нравилась психолингвистика. Из этих исследований потом выросли и наши с Володей диссертации, после многочисленных лингвистических экспериментов, хождений по садикам и школам с магнитофоном, рисунками, листочками, блокнотами, после работы с обширной студенческой аудиторией, насчитывавшей в совокупности не одну тысячу человек. Но это всё (оформление накопленного материала) будет потом, в Сургуте, куда мы переехали, спасаясь от нищеты.

Ринат пошёл иным путём: он сам ничего не мог написать, даже отзыв на чью-то работу, а московский научный руководитель ему ничем не помог (как, впрочем, и нам наши шефы), так что интуиция подсказала великому тюрку, как мы его шутя называли, присосаться к какой-нибудь, так сказать, акуле учёного пера наподобие рыбы-прилипалы. Кто ищет, тот всегда найдёт. В пединститутской вотчине кого только не было… Нашёлся человек, кому Ринат мог сказать, как Маугли: «Мы с тобой одной крови». Он был старше, опытнее и, да, умнее, по крайней мере, умнее Рината.

Ринатик вскоре с ним побратался и стал ходить по пятам за своим старшим собратом, а тот за несколько месяцев сделал для брата своего меньшего довольно грубую компиляцию, защитить которую можно было только при известных обстоятельствах. Поэтому Ринат поехал в Казань, и не с пустыми карманами. Но это тоже будет немного позже, в сургутский период нашего общего жития-бытия.

А пока мы жили в Тобольске, были молодыми, полными сил и надежд, работали, отдыхали, ходили друг к другу в гости, ели пироги у мамы и тёти Али, устраивали танцы под магнитофон, мечтали, надеялись, любили, ненавидели, кого-то уважали, кого-то презирали, ругались и мирились, гуляли с котом. Наш гениальный инфернальный Макс занимал в этой жизни очень важное и достойное место.

Вскоре он так вырос, что соседские дети (была в общежитии такая семья с пятью малявками) всерьёз сравнивали себя с нашим котом. Володя брал Макса за передние лапы, ставил на ноги, и маленькие человеки подходили мериться. Тот, кто дорос до Макса, очень радовался и гордился, остальные чуть не плакали от огорчения.

Однажды Володя уехал в командировку. Нас время от времени администрация просила съездить в какой-нибудь северный город (Салехард, Новый Уренгой), прочитать курс лекций и провести практические и семинарские занятия за пять-семь дней в местном колледже. Это было ново, даже интересно, но студентам-очникам давать материал в такой форме – значит обрекать их на незнание, полузнание, некомпетентность. Значит, Володя уехал, и мы остались вдвоём с Максом.

Я не смогла выгуливать его ночью: мужества не хватило; но даже днём без сильной мужской руки возникли проблемы. Там, где Володя спокойно ходил с котом на поводке, меня ругали местные тётки, на кота набрасывались огромные собаки, а он даже не мог убежать, ведь был в попонке на привязи, мне приходилось сажать кота на плечи и отбиваться от злых псов, которых некоторые хозяева даже специально науськивали на бедного Макса. Прогулки превратились в пытки.