Про собаку

Так предки Бони из собак викингов, или пиренейских горных собак басков, или португальских водяных собак, или всех их вместе превратились в малую ньюфаундлендскую собаку Сент-Джонса, а потом – в английскую охотничью подружейную собаку лабрадора-ретривера. На Ньюфаундленде собака Сент-Джонса уже давно исчезла. Да и английская порода лабрадоров несколько раз почти полностью вымирала. Но страсть ко всякой рыбной дряни – хребтам, рёбрам, шкуре, вонючим селёдочным головам – лабрадоры свято хранят вот уже столько веков в память о своём славном рыболовецком прошлом. Преуспел в этом деле и Боня, молниеносно сжирая всё рыбное, что удавалось ему ухватить на нашей бутовской свалке, когда хозяин терял бдительность и разевал рот на какой-нибудь нежданно вылезший среди мусора ландыш.

* * *

Кроме всякой съедобной вонючей дряни, сулящей Боне поносы и даже острые желудочные отравления, таилась в бутовском лесу для него и ещё одна опасность: здесь обитало некое чудовище, чёрная бестия с горящими жёлтыми глазами, а точнее – совсем чёрная, овчаристого вида псина с торчащими острыми ушами. Не собака Баскервилей, конечно, но всё равно тварь очень опасная. Был этот кобель совсем не бездомным, но разгуливал по лесу почему-то всегда один, без хозяина, хоть и в дорогом кожаном ошейнике. Мне рассказали местные собачники, что хозяин давно уже отпускает его гулять в одиночестве, и умный пёс, нагулявшись, сам в урочное время возвращается домой. Для людей он опасности не представлял: выдрессировали его прекрасно. Но встреча с этим чёрным зверем всё равно приятной никогда не казалась, а для Бони так была просто опасной. Боню этот пёс не любил, как не любил и всех других кобелей, разгуливавших по его территории. Но догов или каких-нибудь там ротвейлеров, а уж тем более приземистых, как крокодилы, зубастых бультерьеров с налитыми кровью поросячьими глазками он злобно сторонился, а что ему был тюфяк лабрадор, пусть даже и при хозяине?

Когда Боня был ещё совсем пацаном, во время наших прогулок он доверчиво бросался знакомиться со всеми встречными-поперечными собаками. Но не всем взрослым псам его щенячьи приставания нравились. И когда какой-нибудь солидный ротвейлер, занятый, может быть, сладкими раздумьями, как бы половчее подкатить к той вон симпатичной овчарочке, осаживал Бонины восторги сердитым рыком, Боня, взвизгнув, во все лопатки бросался ко мне, смешно размахивая на бегу ушами, и прятался у меня в ногах, жалобно потявкивая: «Ай-ай-ай, папа, спасай! Этот большой дурак чуть меня не сожрал!» И я даже иногда подхватывал его на руки, и Боня, успокаиваясь, благодарно лизал меня в нос.

С годами Боня свою дружелюбную общительность поубавил, но и злым драчуном тоже не стал. Да и какой из лабрадора драчун? А когда нам встречалась «гуляющая сама по себе» чёрная бестия, Боня на неё, конечно, «для понта» грозно порыкивал, но предусмотрительно забегал так, чтобы между ним и острыми клыками этой твари с горящими жёлтым огнем глазами оказывались мои ноги, и поближе ко мне жался, а я брал его на короткий поводок.

Но вот однажды зимой случилась беда. Мы благодушно прогуливались с Боней по свежевыпавшему снежку, скрывшему все неприглядности нашего замусоренного леска, и вдруг нам навстречу выскочил чёрный мерзавец. А я замешкался и не успел, как обычно делал в таких случаях, взять Боню на короткий поводок и занять позицию между ним и чёрным, и тот молча бросился на моего пса. Боня подпрыгнул, визгливо залаял и начал бестолково щёлкать клыками. А чёрный молча кружил вокруг него, выбирая удобный момент для броска. Но первым успел броситься вперёд я, загораживая собой Боню. Чёрный злобно сверкнул на меня жёлтыми глазами и неторопливо, не оглядываясь, удалился. И только тут я увидел, что он успел-таки цапнуть Боню: у моего неповоротливого храбреца из верхней губы сочилась кровь, но, слава богу, ранка оказалась совсем не опасная, ничего серьёзного не случилось, а могло бы случиться. Вот так прошла первая и единственная в жизни Бони схватка с настоящим, опасным врагом.

* * *

Уже после Бониного ухода в лабрадорский рай я как-то случайно попал в Северное Бутово и забрёл в наш старый двор. Деревья здесь стали уже большими. Боня бы их не узнал. Я посмотрел на окна бывшей нашей квартиры и чуть погрустил. Прогулялся я и по нашему с Боней леску, и порадовался. Маленький прудик, который в наши времена был свалкой, заваленной бутылками, пластиковыми пакетами и прочей дрянью, преобразился и напоминал теперь пруд в усадьбе какого-нибудь мелкого подмосковного помещика. И по его подёрнутой ряской глади скользили уточки, выписывая на густо-зелёной поверхности замысловатые вензеля и кренделя.