Пробуждение

— Прокурор? — ахнула Марийка. — Вот уж кого не люблю!

— И я их не люблю, — согласилась старуха, — но и без них нельзя. Преступность растет…

— И то верно, растет…

И Марийка рассказала всю историю об иконах и золотом кресте, о «деле», в которое хотели впутать и ее, о каком-то Влаеве, который сейчас сидит в тюрьме и пишет против нее письма, выставляя себя, кроме всего прочего, и великим борцом против религии — «опиума для народа», рассказала и о его псарне, служащей прикрытием для его темных афер…

— Разные люди есть, — подхватила старуха, — мой зять такими постоянно и занимается… И ребенка своего держит в строгости… Уже с этого возраста хочет создать в ней добрые навыки.

— У кого какой характер. Я, например, стремлюсь к искусству. Хочу стать артисткой.

— Артисткой? — женщина удивленно взглянула на нее. — Это зачем же тебе?

— Два года подряд поступаю, и все никак.

— Да зачем тебе это? Моя бабушка, бывало, называла их шельмецами… Тебе-то это зачем?.. Не твое это дело, не для тебя это!

— О, нет ничего лучше этого!

— И я хочу стать артисткой! — отозвалась девочка. — Ведь правда, стану?

— Конечно, станешь! — ответила Марийка, грустно глядя в окно. На щеке ее вдруг появилась слеза, скатилась к подбородку и упала.

— О чем ты задумалась? — спросила женщина.

Марийка не ответила. Девочка обвила ручонками ее шею, и гостья совсем расплакалась, разрыдалась, как ребенок. Она утирала катившиеся слезы и все не могла успокоиться. Внучка и бабушка смотрели испуганно.

— Что с вами?

— Ничего, ничего, сейчас пройдет… Нервы!

— Вы были такая веселая…

— Я и сейчас веселая…

— Что случилось?

— Ничего особенного…

— Скажите, скажите!

— Просто много всего накопилось за последнее время.

— Семейные неприятности?

— И семейные тоже… разные… Отправила бабушку в дом престарелых… Некому ухаживать… Жалко мне ее…

— В дом престарелых?

— Да. Рядом с нашим селом…

— Я слушала, что там, в доме престарелых, за ними хорошо ухаживают… Кормят, кино показывают…

— Черт его знает, что им там показывают… Важно, что бабушка не хотела туда идти… Так в меня вцепилась, что не могла оторвать… Вроде бы и не в своем уме, а догадалась, куда мы ее отправляем… Кричит, сердится, не хочет…

— Господи боже мой! — перекрестилась прокурорская теща. — Не дай бог дожить до такого…

Она села на диван рядом с Марийкой, и обе поплакали, жалея старую женщину, которой нужно доживать свои дни в доме престарелых. Плакали, утирали слезы, словно каждая оплакивала свое будущее.

Потом ужинали. Уложили девочку спать. Посмотрели телевизор. Снова пошли в гостиную, где стояла кушетка для гостей. Марийка легла и заснула в чужой и незнакомой квартире, как у себя дома. Спала глубоко, не просыпаясь, до самого утра. Встала вместе с солнцем. Осмотрелась кругом и увидела за окном вершину Витоши — с высоты девятого этажа она выглядела совсем рядом!

В Софии Марийка бывала уже несколько раз. А сейчас, с девятого этажа чужой квартиры, все казалось ей странным и незнакомым, даже Витоша с оставшейся от зимы полоской снега на вершине. Не видать старых домов, вокруг только бетонные кубики — от одного края горы до другого. Не видно ни садов, ни засеянных травой пустырей. Даже куполов собора Александра Невского не видно. Марийка стояла у окна и не смела его открыть — перед ней зияла бездна, глубже колодца.

В этот день она ходила по городу одна. Обошла знакомые места, словно желая убедиться, что все на месте. Сходила в музей революции, — еще раз взглянуть на прострелянную пулями солдатскую гимнастерку, на лежавшую рядом выцветшую фотографию Сырнево и уцелевшего партизанского отряда. Побывала и в Парке свободы, у величественного монумента с бронзовыми фигурами. Прочитала отлитые из бронзы строчки Ботева, посидела на каменных ступенях, глядя на бурливший внизу город. И все о чем-то думала, отрешенно глядя перед собой. Отчего все смешалось, отчего на сердце и грустно, и весело? Может быть, от одиночества, оттого, что не к кому пойти и не с кем поговорить? А может, это накатило потому, что уже никогда не сбыться ее мечте стать артисткой? Или оттого, что она ходит по длинным лесным дорожкам совсем одна и некому ее обнять?

Всю первую половину дня она бродила по улицам и даже не пошла обедать к гостеприимной женщине с внучкой, чтобы зря не беспокоить людей. Съела булочку на ходу, и только. После обеда решилась, наконец, сходить в медучилище, чтобы узнать поподробнее о заочном отделении. У нее было рекомендательное письмо от доктора Москова, в котором говорилось о трудовом стаже в Сырненской амбулатории. Приготовила и другие документы, еще раз перечитала автобиографию, которую написала собственноручно, как того требовали правила. Бродила по улицам, убивала время, всматривалась в людей, надеясь встретить знакомое лицо, дружелюбные глаза, которым можно улыбнуться. А этих глаз все не было, никто ее не замечал, никто не окликал, и никто не спрашивал как во сне:

— Это вы Чукурлиева?

— Да, я.

— Решились, наконец?

— Да.

— Вам нравится?

— Да.

— Почему вы мне не позвонили?

— Потому что вы занятой человек и вам не до меня.

— Вы так думаете?

— Да.