Пробуждение

Я заползла в палатку, отведя москитную сетку; нащупала фонарик, но включать не стала, не хотела беспокоить Джо. Я разделась на ощупь; рядом виднелся его силуэт, неподвижный и удобный, как бревно. Пожалуй, только в такие моменты я и могла испытывать к нему нечто вроде любви – когда он спал, ничего не требуя. Я легко погладила его по плечу, как могла бы гладить дерево или камень.

Но он не спал – пошевелившись, протянул ко мне руки.

– Извини, – сказала я, – думала, ты спишь.

– Ладно, – произнес он, – я сдаюсь, ты победила. Мы забудем все, что я говорил, и сделаем как ты хочешь, как было раньше, хорошо?

Было слишком поздно, я так не могла.

– Нет, – сказала я.

Я уже съехала.

Его рука сжала мою со злостью и отпустила.

– Светозарные яйца Христовы, – сказал он.

Темный силуэт Джо навис надо мной, я съежилась – он словно собирался меня ударить; но он отвернулся и закутался в спальный мешок.

Сердце мое стучало, я сидела на месте, вслушиваясь в звуки по другую сторону холщовой стенки. Писки, шорохи в сухих листьях, хрюканье – ночные животные, никакой опасности.

Глава пятнадцатая

Крыша палатки просвечивала, как влажный пергамент, в крапинках утренней росы. Птичьи голоса кружили у меня в ушах, перемешиваясь, точно водомерки на проточной воде, наполняя воздух текучими звуками.

Среди ночи раздался рев – Джо приснился кошмар. Я тронула его, это было безопасно, он был в спальном мешке, все равно что в смирительной рубашке. Он сел, толком не проснувшись.

– Это не та комната, – сказал он.

– Что это было? – спросила я. – Что тебе снилось?

Мне хотелось знать; возможно, я бы вспомнила, как видеть сны. Но он отвернулся и снова заснул.

Я держала руку у лица; она пахла копченой кожей после дыма от костра, смешанного с потом и землей, и рыбьими потрохами, с запахом прошлого. У нас в хижине мы замачивали одежду, в которой ходили, стирали с нее запах леса и обновляли свою шкуру с помощью мыла и лосьона.

Одевшись, я прошла к озеру и опустила лицо в воду. Здесь вода была не такой чистой, как на открытом пространстве озера: она была буроватой, впитавшей больше всякой живности, более плотной, и она была холоднее. Скалистый уступ обрывался резко, это окраинное озеро. Я разбудила остальных.

Очистив рыбу, обваляла ее в муке и пожарила, затем сварила кофе. Рыбья плоть была белой, с голубыми прожилками; вкус отдавал чем-то подводным и камышовым. За едой почти не разговаривали; все плохо спали.

Лицо Анны в свете дня, без привычного слоя крема и подводки, выглядело суховатым и слегка пожухлым; нос обгорел на солнце, а под глазами были заметны лиловые мешки. Она отворачивалась от Дэвида, но он как будто этого не замечал и ничего не говорил. Даже когда она задела ногой его кружку с кофе и расплескала немного на землю, он сказал только:

– Осторожнее, Анна, не будь неряхой.

– Хочешь еще порыбачить с утра? – спросила я Дэвида.

Но он покачал головой:

– Пойдем поснимаем эту наскальную живопись.

Я сожгла рыбьи кости – хрупкие позвонки, как лепестки; внутренности я закопала в лесу, словно саженцы. Но весной из них не вырастет рыбешка. Как-то раз мы нашли на острове скелет оленя с ошметками плоти на нем, и отец сказал, что его убили зимой волки, поскольку олень был старым, это естественно. Если бы мы ныряли за рыбой и ловили зубами, вступая с ней в схватку на ее территории, это было бы справедливо, но крючки – это суррогат, а воздух – не рыбья стихия.

Наши мужчины возились с кинокамерой, ковыряясь в настройках и что-то обсуждая; когда они все решили, мы тронулись в путь.

Согласно карте, наскальная живопись была в бухте вблизи лагеря американцев. Создавалось впечатление, что они еще не встали – не было видно дыма от их костра. Я подумала, что, возможно, моя молитва сработала и они умерли.

Я высматривала углубление в береговой линии, которое имелось на карте. Оно находилось здесь – место, отмеченное крестиком – ошибки быть не могло: утес с ровным краем, таким, который выбрали бы для рисунка, поблизости больше не было ровных скал. Отец побывал здесь, а задолго до него – аборигены, первопроходцы, оставившие собственную метку, начертавшие слово, но не его значение. Я подалась вперед, пристально вглядываясь в поверхность утеса; мы подняли весла, и лодки дрейфовали боком, пока не заскребли о камень.

– Где же это? – спросил Дэвид и добавил, обращаясь к Джо: – Тебе нужно закрепить лодку, снимать с берега мы точно не сможем.

– Поначалу, возможно, будет трудно заметить, – предупредила я. – Краски блеклые. Это должно быть где-то совсем рядом.

Но мы ничего не видели: никакого рогатого человека, ничего, похожего на красную краску или хотя бы какое-то пятно, – под моей рукой простиралась скальная порода, шершавая, бледная, перерезанная только бело-розовой веной кварца, диагональной отметиной медленного уклона земли; никаких следов человека.

Либо я плохо запомнила карту, либо то, что отец написал на ней, было неверно. Я все обдумала, расшифровала подсказки, как он нас учил, и они не привели нас ни к чему. У меня было такое чувство, словно он наврал мне.