Пробуждение Рафаэля

— Если тошнит, — ответил дед, — то это оттого, что тебе хочется служить правящим классам, а они отвергают тебя.

Подходящий момент, подумал Паоло, льстиво улыбаясь графу. Он знал, что нужно сделать: продемонстрировать свою высокую квалификацию, чтобы произвести ещё большее впечатление на графа. Вдохновлённый этой мыслью, он подавил возмущение и предложил свой талант, как любой другой купец, выкладывающий товары.

— Масляные краски, граф Маласпино, имеют свойство сильно темнеть в первый год, а потому позднейшие добавления вскоре становятся заметны.

— Понимаю… причины распада скрываются в самом материале живописи… так же как нашего распада — в нас, как в нас.

— Да, кстати… — сказала Шарлотта. — Если вас интересует, во дворце выставлены несколько фотографий «Муты», сделанных Паоло до и после того, как мы заретушировали шрам.

— Чтобы совет увидел ошибочность своего решения? — с улыбкой предположил Маласпино.

♦

В Муте поднялся гнев, копившийся десятилетиями, нерастраченный, не утративший силы. Она была тайной миной, которая, если бы вспыхнул запал — голос, могла взорваться и уничтожить всех, все воспоминание вызвало в ней тошноту, озноб, в голове стоял грохот, она чувствовала, будто поднимается к безмолвию, над толпой, сквозь потолок, крышу, в вышину вместе с парами кружащих чёрных воронов, пока не увидела всю Урбинскую провинцию, раскинувшуюся внизу, развалины Сан-Рокко вдалеке — только сейчас Сан-Рокко не был разрушен, снова цел, и она падала, она больше не парила над ним, а падала в озеро льда, где опять замёрзла, оказалась в их власти. Она чувствовала, как гнев растёт в ней, но в момент, когда уже думала, что не сможет сдержать его, двое охранников начали выпроваживать публику из зала. Часы посещения закончились.

Она протолкалась сквозь те же старые лица, приходящие, уходящие и никогда не меняющиеся, на свежий воздух, где снова могла дышать и подумать над тем, что она увидела и что теперь должна делать.

ЧУДО № 12

СПИРАЛЬНЫЙ ПАНДУС

С того дня, как тот, её волк, сделав петлю, прибежал в поисках спасения в Сан-Рокко, Мута знала, что он следит за ней. Её волк. Идя долгой дорогой в город, она чувствовала, что этот неотступный волк, этот Canis Lupus

,[45] следующий за ней по пятам, всегда тут — напоминающий о себе, преследующий, не отстающий — до мощёной дороги за Сан-Рокко, где он наконец исчезает, когда вдали появляется город при дворце.

Сегодня тёплое октябрьское солнце превратило купола, конические шпили и висячие сады Урбино в мерцающее обещание избавления. Ненадёжное обещание (голубую скорлупу неба можно было разбить чайной ложечкой), и тем не менее немая верила ему. Она глубоко вздохнула, расправив худую грудь, и подняла глаза к похожей на мельтешение конфетти схватке голубей и ворон над дворцом герцога Федериго, ища какой-нибудь Добрый знак в этом ежедневном столкновении чёрного и белого. Вороны, слишком чёрные против света, срывались с балконов меж дворцовых башен-близнецов и взмывали ввысь, похожие на пулевые отверстия в форме птиц в синем холсте картинного неба, сквозь которые чернела запредельная тьма. Ничего нового по сравнению с другими днями, разве, может быть, сегодня воронье сборище многочисленней. Однако, добравшись до Рыночной площади, она почувствовала, что может когтями и зубами проложить себе путь в плену меховой тишины. Чувствовала себя… живой! Живой, дышащей свидетельницей. Живой, хотя должна была умереть.

♦

От широкой Рыночной площади до подножия башен-близнецов герцогского дворца идёт ограждённый стенами проход с плоскими мелкими ступенями, поднимающимися широкой спиралью, изначально спроектированный так, чтобы соответствовать шагу лошадей, возвращающихся в герцогские конюшни. Представьте себе этот спиральный пандус как чуткое внутреннее ухо города, которое он напоминает, если ухо можно целиком построить из типичного для средневековых итальянских зданий узкого кирпича цвета раковины изнутри. Слуховая способность пандуса, конечно, известна его древнему сторожу, который постоянно проклинает его (будто пандус и в самом деле способен слышать). «Auricula!» — выплёвывает он, непристойно поминая ушко Девы Марии, через которое, говорят, она понесла от Бога. «Ragazzi sporcanoper tutto!»[46] — ворчит он на каждого, кто остановится послушать его жалобы на пачкотню, появляющуюся на стенах. А сам со злобным презрением к женскому роду тайком марает на стенах пандуса всякую грязь, сопровождая её отборной похабщиной, прибережённой для женских половых органов.