Пробуждение Рафаэля

Иногда по утрам она, захватив бутылку с чаем, шла в этот дворик, где пахло плывшим над крышами дымом дровяных печей, на которых готовили завтрак. Когда бывало прохладно, она сворачивалась калачиком на одной из скамей у окон, выходивших на виа Рафаэлло, примитивных каменных скамей, вырезанных в толстенных стенах дома, на которых мечтатели вроде неё оставили за века углубления, гладкие, как в брусках мыла. Сидя на этих скамьях, работая в доме, Шарлотта переживала острое, до дрожи, ощущение близости Рафаэля. Из окна ей открывался мало изменившийся с тех пор вид Урбино. Конечно, камень, которого касался Рафаэль, давно обратился в городскую пыль, но ей нравилось воображать юного Рафаэля, вглядывавшегося в ту же сужающуюся перспективу улицы двумя этажами ниже и те же большие окна домов напротив, до которых можно было чуть ли не достать рукой. Настолько близких, что сегодня утром она даже испуганно вздрогнула, увидев рядом, в окне соседнего дома, пожилого мужчину — высокого, красивого какой-то суровой красотой, с выправкой бывшего военного, — который глядел прямо в комнату, где она сидела. Он как бы измерял расстояние до неё, и в памяти тревожно мелькнул вчерашний волк или одичавшая собака. Однако в лице мужчины, хотя и хищном, не было ничего волчьего. Скорее птичье, с носом как клюв. Ястреб, ворон.

— Паоло, — сказала она, — ты случайно не знаешь, кто живёт в доме напротив, на втором этаже?

— Возможно, знаю. Как он выглядит?

Она приблизительно описала его.

— Похож на Лоренцо, отца нашего шефа полиции. Когда-то сам занимал этот пост. Настоящий старый фашист, как говорит мой отец, но сейчас — крупный коллекционер, покровитель искусств. А что?

— Да так, ничего.

Ей было трудно примириться с мыслью, что страна, которую она любила, даёт спокойно жить ветеранам войны, столь дорого обошедшейся Европе. «Нужно просто принять эти красоту и уродство, которые часто идут Рука об руку», — сказала она себе и снова сосредоточилась на форме «Состояние объекта реставрации», которую заполняла на каждом этапе работы. В первых графах отмечалось первоначальное состояние картины (включая повреждения, нанесённые полотну при предыдущих реставрациях), затем шёл перечень применённых химикатов и красок, а также тип грунта или холста при необходимости их частичной замены.

Паоло, наблюдавшего за Шарлоттой, всегда поражала тщательность, с какой она работала даже над второстепенными картинами, которые они реставрировали попутно с портретом Рафаэлевой молчащей женщины. Хотя они с Анной провели необходимую расчистку задолго до приезда Шарлотты, ещё шесть недель назад, они не слишком заботились о материалах — с тех пор она научила их, насколько это важно. Он всё ещё беспокоился о том, что они недостаточно исследовали синтетический лак, который использовали для расчищенной поверхности «Муты».

— Нам порекомендовали… мы надеемся, этот лак не потускнеет со временем… — нервно сказал Паоло неделю спустя после знакомства с более добросовестной английской коллегой.

— Я целиком вам доверяю, — ответила Шарлотта, чем немедленно заслужила его преданность.

С тех пор он взял за обязанность ежедневно фиксировать на фотоплёнке ход её работы над восстановлением полотна. Первые недели она занималась тем, что грунтом на водной основе заполняла все выпадения красочного слоя в «Муте», затем закрашивала эти участки, используя пигменты, отобранные по принципу неизменяемости цвета и прочности. Он мгновенно увидел, как искусно она передаёт цвета, технику мазка оригинала и восполняет утраченные элементы композиции, столь чутко следуя замыслу художника, что можно было поклясться: сам Рафаэлло, нашёптывая на ухо, направляет её руку. «У неё на кончике кисти его глаза», — сказала Анна.

Когда приходила пора наносить последние штрихи, их поражало, что Шарлотта всегда снимала линзы, в которых работала на ранних, технических этапах реставрации. Она даже становилась спокойнее, чем обычно. Паоло понимал, что, стоя за мольбертом, она отрешается от окружающего, подобно монаху, готовящемуся медитировать перед священной горой.

Молодые помощники любили ощущение почти буддийского покоя, которое Шарлотта вносила в хаос их мастерской, как она раскладывала по размеру кисти и шпатели, расставляла горшочки с краской, — одно удовольствие смотреть. «Сама словно картину пишет», — сказала Анна. Зная о своём обыкновении оставлять после себя беспорядок, Паоло пытался избавиться от этой привычки, чтобы не досаждать английской коллеге, и испытал стыд, когда, придя однажды раньше обычного, увидел, что Шарлотта убирает за ним, прежде чем приступить к работе.