Продается недостроенный индивидуальный дом...

— Что ж. Я понимаю. Нет барабана, не нужны и палочки. Понимаю. Но ты же теряешь стаж? Неужели ничто не удерживает тебя здесь? Оставайся, будешь помогать нам — скоро начнем монтировать здесь насосную, чтоб поднять давление... В будущем, говорят, пар заменят электромоторы. Ну как?

— Не сердись, Ваттер, мое место не здесь. Для тебя машинный зал — второй дом, потому что у тебя есть и первый дом. А мне каждая мелочь здесь о чем-то напоминает. Я не рассказывал тебе, как мальчишкой откалывал всякие штуки. Отец не любил баловства, и порой мне крепко попадало. Тогда я шел искать утешения у мамы. Да-да.

— Это другое дело.

— Они оба у меня старики уже. Строить я теперь умею, и кто знает, может, смогу быть полезен кому-нибудь... Сейчас строители всюду нужны. Так что если когда-нибудь услышишь о каменщике или о ком-нибудь в этом роде и его будут звать так же, как и меня, знай, это я.

— Что ж, это другое дело, — повторил Ваттер и протянул Рейну жилистую, загрубелую от машинного масла руку. Пожатие было сильным и долгим. Так жмут руку друзьям, когда прощаются или встречаются с ними.

Молоденький накатчик подошел к своему предшественнику. Он был взволнован. Сколько стоит? У него пять тысяч на сберкнижке. Да, да! Пять! И у невесты, у пышноволосой Айны, ну, у той, с которой он всегда ходит танцевать в клуб, тоже есть что-то за душой. Летом они собираются справлять свадьбу. Они бы сразу справили, будь у них хоть какие-то виды на квартиру.

Сорк с сожалением покачал головой. Вот чем кончилось у Лейзика. Как старался парень! А Марике, дочка его, получила со своим парнем квартиру в новом доме. Повезло. Теперь иные счастливчики стали получать квартиры в новых домах.

Мартин узнал эту новость позже, подошел и, перекрывая шум машины, крикнул просто и ясно: «Дурак!»

Узнали и остальные. Галина, которая пришла за бумажными пробами, поглядела на занятого работой помощника сушильщика и, тихо вздохнув, сказала: «Жаль».

Никто не слышал этого. Да и зачем? Ее жалость так ничтожна по сравнению с жалостью, которую он испытал к самому себе, когда утром, в день продажи, сидел на низенькой куче досок на своем участке — месте своего последнего сражения. Какие радостные утра проводил он здесь! Сколько мечтал! О вещах небольших, вполне осуществимых и реальных.

Толь, который покрывал кучу досок, был мокрый от росы. Во дворах на другой стороне улицы лаяли собаки. Началось движение и стало шумнее. Где-то на улице Облика скидывали доски. А где-то подальше стучал знакомый молоток строителя. Радостное утро вокруг. Влажная трава искрилась, а с листьев сирени при каждом легком порыве ветра слетали капли. Сирень! Ее сирень! На двух кустах уже появились почки...

Лехте бежала на автобус; на солнце блестели замки ее портфеля. Она увидела человека, сидящего на куче досок, и после минутного колебания подошла к нему.

— Зачем вы это делаете? — спросила она голосом, в котором была укоризна.

Соседи! Рейн совершенно забыл о них.

— Ужасно! — продолжала Лехте. — Столько труда и...

— Труд трудом, но бывает, что жизнь приходится менять. Здесь, в городе, мне нечего делать. Я не в силах делать бумагу для тех, кто... — Он махнул рукой.

— Я никогда бы не поверила, что Урве может поступить так жестоко. Если мы встретимся, я не поздороваюсь с ней.

На его лице появилась печальная усмешка. Порывистость девушки напомнила ему их разговор с Эсси, и ему захотелось выглядеть в глазах Лехте великодушным:

— Никогда не бывает, чтобы одна сторона была виновата, если брак рушится.

— Все равно, но... Значит, вы знали все это уже зимой, уже в тот день, когда мы переезжали и вы были у нас в гостях?

— Я догадывался, Лехте, догадывался. Знаешь, я хочу открыть тебе одну тайну. — Рейн задумался. Но когда она спросила, он вдруг махнул рукой и сказал, глядя на улицу: — Нет, ничего. Я просто так. Если матери нужны будут инструменты, у меня тут пилы, острые стамески и рубанки, хороший топор...

— Зачем? Не надо! Вы сами...

— Ну, хотя бы на память. Мне нечего делать с ними. К чему мне продавать их или тащить с собой?

Лехте стояла, постукивая носком туфли о камень. Как бы ей хотелось сказать этому человеку что-то хорошее, что-то очень мудрое и глубокое. Но вместо этого она внезапно и неожиданно для себя пискнула тоненьким голоском:

— Мы не увидимся больше? — и покраснела до корней волос.

Рейн рассмеялся:

— Эстония — такая маленькая страна, что уж в ней-то знакомым друг друга не миновать. — Рейн серьезно продолжал: — Пойду, как и ты, на строительство. И, знаешь, Лехте, что я тебе скажу. Если вдруг нам когда-нибудь покажется там очень трудно — не поддадимся.

— Не поддадимся! — твердо сказала девушка и сияющими глазами взглянула на Рейна.

— Я смотрю, ты решительная девушка. Вот и я принял твердое решение. Когда-то я сжег дом. Нельзя было иначе. А теперь я продаю дом, который еще не достроен. Мне бы хотелось строить дома, которые не надо ни сжигать, ни продавать.

Двое — мужчина и женщина — нерешительной походкой приблизились к дому.